Шрифт:
Закладка:
Итак, разрешите мне этими строками засвидетельствовать правдивость и своеобразие эпизода с пародией Вашей на Мейерхольда в театре «Кривой Джимми».
Создатель Камерного театра Александр Яковлевич Таиров был блестящим и очень своеобразным режиссером. Для спектаклей его театра были характерны фантастичность костюмов, напевность речи и вычурность жеста актеров, словом, подчеркнутая, нарочитая театральность. Все это мы в нашей пародии сгустили.
Подколесин в виде египетского жреца сидел, поджав ноги, на высоченной тумбе и читал монолог под звуки музыкальной какофонии.
Выходил Степан в костюме Пьеро и, подвывая, менял одну позу, ничего общего не имеющую с текстом, на другую, столь же алогичную, они в превыспренних тонах говорили о фраке, сукне, о петлях и других обыденных вещах так, как будто происходило какое-то таинственное жреческое действо.
Показывали мы эту пародию вслед за пародией на Мейерхольда и по реакции зрительного зала видели, что не только неискушенный зритель, но и эстеты и формалисты всем нутром чувствовали, как хорош… Гоголь как Гоголь, а не Гоголь сквозь призму…
Самой буффонной пьесой оказалась «Женитьба» в глухой провинции». Теперь это должно казаться невероятным шаржем, но тогда… Тогда в небольших городишках еще процветали халтурные театры, о которых вы можете прочитать во многих театральных мемуарах. И то, что мы играли, было почти фотографическим снимком с такого театра и находило живой отклик у зрителя. Недаром Поль потом еще много лет играл эту сцену в концертах. А однажды я был в Доме кино, и вот после нескольких номеров концерта объявили артистов Театра сатиры Лепко, Менглета и Тусузова. Смотрю, они играют… нашу «Женитьбу» в глухой провинции»! Через сорок лет! И публика хохотала.
В этой пародии главную роль играл не Подколесин и не Степан, а суфлер. Посреди сцены стоял диван, около него — почему-то пальма в горшке. На диване сидел Подколесин, устремив взор в суфлерскую будку, и слово в слово повторял текст за суфлером, а не расслышав, уголком рта переспрашивал — и перевирал. Затем выходил Степан. Курихин уморительно играл нахального, беззастенчивого актера, которому море по колено.
И вот начинался диалог!
«С у ф л е р. Не приходила сваха?
П о д к о л е с и н (после суфлера, с тоской). Не приходила сваха!
С у ф л е р. Это вопрос! Вы его спрашиваете!
П о д к о л е с и н. Вопросик имею к тебе! Не приходила сваха?
С т е п а н. Да, приходила.
С у ф л е р (кричит). Да нет! Нет! Никак нет!
С т е п а н. Вы про сваху? Сваха никак не приходила!
С у ф л е р. А у портного был?
П о д к о л е с и н. А у портного был!
С у ф л е р. Опять вопрос! Вы спрашиваете у него: у портного был?
П о д к о л е с и н. Степа, закидаю тебя вопросами! У портного был?
С т е п а н. Никак нет.
С у ф л е р (в отчаянии). Был! Был!
С т е п а н. Был, был.
С у ф л е р (Подколесину). Что ж, он шьет фрак?
П о д к о л е с и н (шепотом). Что? Что?
С у ф л е р (по одному слову). Что ж.
П о д к о л е с и н. Что ж.
С у ф л е р. Он шьет.
П о д к о л е с и н. Он шьет.
С у ф л е р. Фрак.
П о д к о л е с и н. Фрак. Фрак!
С т е п а н. Да, фраков у него много… Висят на вешалке…
С у ф л е р. Однако ведь сукно-то на нем будет, чай, похуже, чем на моем?
П о д к о л е с и н (суфлеру). Ничего не понял.
С у ф л е р. Однако ведь сукно-то на нем будет…
П о д к о л е с и н. Однако ведь сукно-то на нем будет?
С т е п а н. Говорит, будет. Пока только подкладка, а потом обошьет!
С у ф л е р (актеру). Тише, что вы болтаете! Однако ведь сукно-то на нем будет…
П о д к о л е с и н. Сказал уже!
С у ф л е р. Чай, похуже, чем на моем?
П о д к о л е с и н (крайне удивлен). Чай? Какой чай?!
С у ф л е р. Не ваше дело! Говорите! Чай, похуже, чем на моем!
П о д к о л е с и н (пожимая плечами). Скажи, Степа, чай у них похуже, чем у меня?
С т е п а н. Какой там чай, одни опивки!
С у ф л е р (в ужасе). Тшшшш!!! Да, это будет поприглядистей, что на вашем…
С т е п а н (тихо, суфлеру). Что ты там бормочешь? (Переставляет пальму к самой суфлерского будке и опирается на нее, прислушиваясь.)
С у ф л е р. Да, это будет по-при-гля-дистей.
С т е п а н. Да, это будет попернатистей…»
Тут даже Подколесин не выдерживает и хохочет Такая неразбериха царит до конца. После этого играть уже ничего нельзя было, и мы всегда ставили этот отрывок перед антрактом.
Когда «Женитьбы» устарели, я написал новую пародию — «Театральные экзамены». В Москву приезжает молодой актер и пытается поступить в театр. Его прослушивают художественные руководители различных театров. В Художественном театре — Владимир Иванович Немирович-Данченко. Необыкновенно похож был на него по гриму, по интонациям, по манере разговаривать и держать себя наш актер Яков Миронович Волков. Когда брат его, замечательный артист МХАТ Леонид Миронович Леонидов, смотрел эту сцену, он хохотал до слез — так похоже Волков цедил слова и почесывал бороду по-немировичевски.
И вот Поль (он играл этого застенчивого актера) читает начало стихотворения Некрасова.
Вот парадный подъезд. По торжественным дням,
Одержимый холопским недугом,
Целый город с каким-то испугом
Подъезжает к заветным дверям;
Записав свое имя и званье…
— Погодите, молодой человек, — прерывал его мнимый Немирович-Данченко. — Вот вы читаете: «парадный подъезд», а вошли ли вы в образ, чувствуете ли вы себя этим подъездом?
И Волков — Немирович-Данченко показывает, как надо читать Некрасова по-мхатовски. На словах «по торжественным дням» шел колокольный звон. «Подъезжает к заветным дверям» сопровождалось бубенчиками и выкриками ямщиков: «Но-но, любезные!»… Сконфуженный своим неумением, молодой актер уходит.
Занавес закрывается; Поль с чемоданом в руке идет через весь партер, жалуясь публике на неудачу, и возвращается на сцену. Он опять держит экзамен, но теперь читает так, как его учил Немирович-Данченко.
Мейерхольд (опять бесподобный грим) абсолютно не согласен с мхатовским пониманием Некрасова и манерой чтения его стихов! И он показывает, как надо читать по его системе. Поль читал «Вот парадный подъезд», стоя на голове! И все-таки Мейерхольд выгонял его.
Так актер обходит еще пять или шесть театров и, наконец, направляется в Малый театр и попадает к важному, бородатому швейцару в галунах… Но швейцар даже не пускает его в театр:
— Придете попозже. Его сиятельство, господин директор, изволит почивать…
Это был намек на Александра Ивановича Южина-Сумбатова, действительно князя и действительно очень сановитого и важного.
Александр Иванович позже, когда мы как-то под утро ехали на извозчике из артистического клуба (мы с ним жили по соседству), медленно и солидно, но с улыбкой сказал мне:
— Э-э-э… говорят, вы там у себя в театре что-то показываете… про меня… Будто ко мне это… э-э-э… трудно попасть?
— Ну, Александр Иванович, — начал я смущенно оправдываться, — там же…
— Да нет, что ж… Мне сказали, что очень весело и э-э-э остроумно…
