сохранить равновесие на велосипеде, а когда это ему не удалось, то в попытке соскочить с него зацепился ногой за педаль и плюхнулся в воду плашмя. Он, конечно, сразу же вскочил на ноги и, оставив велосипед, бросился вниз по течению за уплывавшей рубашкой, которую он небрежно бросил сверху литературы, когда раздевался, и которая теперь, свалившись в воду, на глазах уплывала. Догнал её, вытащил, слегка отжал и, перекинув через плечо, направился к велосипеду.

Тот не свалился в воду, а, застряв между камнями, лишь накренился, и благодаря этому привязанная к багажнику литература не подмокла. Но случилось кое-что похуже: когда он спрыгивал с машины, довольно сильно опёрся на недавно приделанную «чужую» педаль, что-то хрустнуло. Борис на это не обратил внимания, торопясь догнать рубаху, теперь же, вытащив велосипед из воды, он увидел, что шплинт, которым кузнец укреплял педаль, сломался, и она болтается так, что пользоваться ею нельзя. Огорчённый, вместо того, чтобы с триумфом подкатить к работавшим в поле, он понуро волочил велосипед за руль, шагая рядом с ним.

В общем-то, авария не причинила ему особого вреда, и если не считать мокрой рубахи да ног, то он отделался только лёгким испугом. Но уже то, что он так позорно свалился на глазах у всей Катиной семьи, смущало его так, что он был готов провалиться сквозь землю. Тем более что зрители, вначале немного испугавшись его падения, увидев, что велосипедист цел и невредим, разразились громким смехом.

Так, под этот хохот Борис и подвёз свой искалеченный велосипед к полевому стану Пашкевичей. Почти вместе с ним туда подошли и все члены семьи, работавшие в поле: Андрей, Наташа – его жена, Катя, и её сестры Женя и Тамара. Правда, Наташа, собственно, встречала остальных, она готовила обед.

Посмеявшись и посочувствовав несчастью незадачливого велосипедиста, пригласили его к обеду, от которого он не стал отказываться. Свою мокрую рубаху он развесил на торчащей вверх оглобле телеги, в тени которой на чистом рядне был собран обед. Во время обеда Борис рассказал, что по поручению райкома ВЛКСМ ехал в Новую Москву, а, увидев их, решил завернуть к ним. Андрей, правда, немного удивился, как это Борис сумел увидеть их с дороги, когда и здесь-то, среди хлебов и уже подросшей кукурузы, их можно было разглядеть с трудом. Но свои сомнения высказывать не стал. Не стал он также, чего больше всего боялась Катя, и насмешничать над нею и Борисом.

После обеда, осмотрев свою машину и убедившись, что пользоваться ею будет очень трудно, Борис взвалил за плечи связку литературы, натянув предварительно ещё влажную юнгштурмовку, и отправился в Новую Москву пешком. Он попросил у Андрея, как у старшего, разрешения оставить велосипед у них, чтобы по возвращении зайти и забрать его. Андрей согласился на это и даже показал парню тропинку через сопку, сокращавшую путь до села, в которое Борис направлялся, почти вдвое.

Перед уходом Борис успел шепнуть Кате, что на ночь не останется в Новой Москве, а вернётся к ним. Он полагал, что это произойдёт не позднее часов 11 ночи.

Так всё и случилось. Пионеротрядом в Новой Москве руководила Лида Смага, младшая сестра бывшего секретаря райкома Захара Смаги, она окончила школу-девятилетку вместе с Катей и, изъявив желание стать учительницей, сразу же после окончания получила направление на работу в родное село – в Новую Москву. По комсомольской линии ей поручили работать с пионерами. Внешне, как, впрочем, и по характеру, она совсем не походила на своего брата. Невысокая, довольно полная шатенка, с весёлыми карими глазами, постоянной улыбкой на румяном лице и какой-то озорной подвижностью, она быстро завоевала уважение пионеров, и её отряд считался одним из лучших, тем более что она к работе с пионерами относилась очень серьёзно и отдавала им всё своё свободное время.

О предполагаемом приезде Борис предупредил секретаря новомосковской ячейки ВЛКСМ, служившего одновременно и секретарём сельсовета, с которым имелась телефонная связь. К его приходу в школе уже собрались все комсомольцы и большая часть молодёжи села. Выслушали доклад, сделанный им достаточно толково и интересно, и после пения революционных и комсомольских песен все разошлись. Борис побеседовал с Лидой о работе пионеротряда, снабдил её несколькими полученными недавно из облбюро директивами и инструкциями, передал журналы «Пионер» и «Вожатый», и несмотря на приглашение её и секретаря ячейки остаться на ночёвку в селе, отправился в обратный путь. До стана Пашкевичей было всего около двух вёрст, если идти по той тропинке, которую ему показал Андрей, поэтому Борис согласился поужинать у Смаги. Основательно подзакусив, он часов в 10 отправился в обратный путь.

Из-за сопки показался серп месяца, он достаточно хорошо освещал путь, и Борис быстро и уверенно шагал по уже знакомой тропе. Воздух, напоённый ароматом вечерних цветов, которых так много на Дальнем Востоке, запахом созревающего хлеба от простиравшихся кругом многочисленных полей новомосковцев и шкотовцев, слабое дуновение тёплого ветерка и ласковое журчание протекавшей вдоль тропки Стеклянухи вызывали чувство какой-то приподнятости и удивительно радостного и счастливого настроения. Способствовало этому и сознание добросовестно выполненного дела и, пожалуй, самое главное, – возможность, если не сегодня, то уж, во всяком случае, не позднее завтрашнего утра увидеться с Катей.

Борис быстро приближался к полевому стану Пашкевичей. Он уже забыл о своём печальном приключении с велосипедом и радостно почти бежал по знакомой дороге. До стана оставалось около пятисот шагов, когда он заметил впереди себя силуэт – кто-то шёл ему навстречу. Сердце подсказало ему, что это Катя, и оно не ошиблось – это была, действительно, она.

Через несколько минут, дрожа то ли от возбуждения, то ли от ночной сырости, то ли от страха быть услышанной родными, девушка, прильнув к нему, торопливо отвечая на его страстные поцелуи, шептала:

– Да тише ты, сумасшедший! Ведь Андрей и Наташа, наверно, ещё не спят, они только что со мной разговаривали. Не сопи ты так! Я уйду сейчас!

Но она не уходила, а продолжала стоять, плотно прижавшись к нему так, что он через тонкое ситцевое платье, надетое на ней, ощущал теплоту и упругость её тела.

Потом они ходили по тропинке взад и вперёд, то и дело останавливаясь, чтобы поцеловаться и прислушаться к ночным шорохам. И лишь тогда, когда на востоке явственно заалела полоса рассвета, Катя заявила, что нужно идти спать.

Она зашла в некоторое подобие шалаша, сооружённого из старого брезента и одеял около одной из телег, там спали её сестрёнки Женя и Тамара. Борису она указала на