А может, он и в самом деле сидит здесь исключительно ради того, чтобы протянуть время, а потом съездить в поселок и купить бутылку виски, понимая, как это бездарно — поступать таким банальнейшим образом.

К тому же Йохан ему не нравился. Как-то раз он подарил Улле косынку.

Смешно, конечно, не любить его из-за этого, но мало ли что может показаться смешным.

На столе лежал ластик. Он взял его, разломил пополам и принялся рвать на мелкие кусочки, а потом крошить их. Очевидно, Йохан нашел нужную книгу, во всяком случае, он секунду рассматривал его, стоя с книгой в руке, потом повернулся и вышел. А вскоре в комнату вошла Сусанна. Наверно, он ее позвал: дескать, этот Аннерс сидит в кабинете и не лучше ли уговорить его пойти домой. Он сейчас в таком состоянии, что оставлять его одного нельзя: кто знает, что он выкинет.

Она тоже повернулась к нему спиной и стала искать на полке книгу. Не очень-то они изобретательны.

— По-моему, Йохан ее уже взял.

— Что взял?

— Книгу, которую ты ищешь.

Она прекратила спектакль и села на стул напротив.

— Аннерс, — сказала она, и в ту же минуту он понял, зачем здесь сидит.

— Приходи вечером ко мне, — попросил он, — ненадолго. Может, придешь, Сусанна?

Лицо ее приняло страдальческое выражение. В последнее время на лицах людей, разговаривавших с ним, часто появлялось такое выражение.

— Так ты не придешь, Сусанна?

— Не глупи, Аннерс.

— Выпьем по чашке кофе. Или чаю — ты ведь больше чай любишь. Я для тебя приготовлю чай.

— Ты же прекрасно знаешь, что Макс уехал.

— При чем здесь Макс?

— Ему бы не понравилось. Да и как я оставлю детей?

— А когда они заснут, — попросил он. — Ты же не нужна им будешь. Ну, на часик хотя бы.

Она медленно покачала головой:

— Нет, Аннерс, я... я не могу.

По ее сочувственной улыбке он понял, что она истолковала его слова превратно. Вспомнил все эти встречи, праздники — словно целая вечность прошла с тех пор, — вспомнил, как гулял с Сусанной в саду, держа ее за руку, и как она нежно и неожиданно пылко целовала его. Он улыбнулся: все это было в какой-то другой жизни.

— Я только хотел поговорить с тобой, — сказал он. — Боже мой, Сусанна, разве мы не можем просто посидеть и поговорить?

— Но зачем? Почему вдруг?

Он взял ее за запястье, но она отдернула руку: снова не поняла.

Потому что так невыносимо сидеть и напиваться в одиночку. Плакаться самому себе. Противно. Неужели ты не можешь этого понять?

— Мне нужно, чтобы рядом был кто-нибудь, с кем можно поговорить, — пробормотал он.

— Ты можешь поговорить с Йоханом. Или с кем-нибудь другим.

И ты меня предала, подумал он. Все вы меня предали.

Он сосредоточенно разглядывал разбросанные по столу кусочки красной резинки.

Все до одного.

Тишина и молчание как невидимая преграда между ними. Нехорошая тишина. Удивительно, иногда молчание двух людей может быть спокойным и добрым, а иногда невыносимо мучительным. Она торопится, а он сидит и цепляется за нее, как капризный ребенок, которому сказали «нет».

— Мне действительно надо кое-что сделать, — начала она.

— Вот как? Твое счастье.

Уходи же, умолял ее беспокойный взгляд. Не мучь меня.

— То есть я хочу сказать, — кивнул он, как бы подтверждая свои слова, — что очень хорошо, когда человеку есть чем заняться. И приятно заниматься своими делами. А потом радоваться тому, что сделано.

Я-то больше не могу так, по крайней мере сейчас, но хорошо знаю, как это бывает. Сидишь и работаешь с пленкой. Решаешь, как лучше смонтировать кадры. С головой уходишь в благодарную работу. Или читаешь книжку. Знаешь, это уж совсем идиотизм, но я сейчас, ей-богу, ничего читать не могу, не разбираю, что написано, смысл до меня не доходит. А сидеть одному и пить весь вечер напролет так ужасно одиноко, так жутко.

Она пыталась разогнуть скрепку. Потом сказала, чтобы прорвать молчание:

— От Уллы было что-нибудь?

— Да, да. — Он вспомнил глянцевую открытку с яркими средиземноморскими красками и процитировал на память: — С ее мамой так здорово путешествовать, они прекрасно отдыхают, она лет на двадцать помолодела.

Быстрый внимательный взгляд Сусанны. Немного погодя снова ее голос:

— Тебе ведь еще за Леной нужно?

— Да, да, конечно, нужно. И ужин приготовить, — с изощренной хитростью сказал он. — Нам ведь и поесть надо.

Он выжидал, но она сидела, глядя в пол, и не сказала, что они могли бы поужинать вместе, как бывало в старые времена. Лена и близнецы возились бы рядом на полу, на столе стояли бы свечи и бутылка вина. Лену бы уложили спать на кушетку в одной из комнат, а потом, убрав посуду, они сели бы за круглый стол, выпили кофе и по рюмочке чего-нибудь крепкого.

— Нет, — сказал он, — Конечно, нет. — А потом: — Значит, ты считаешь, мне пора за Леной?

— Тебе не кажется, что это просто необходимо?

Он улыбнулся.

— Ты всегда такая чуткая, Сусанна, — сказал он. — Чуткая и отзывчивая. И, пожалуй, чересчур осторожная.

Вернулся Йохан. На сей раз он комедию не ломал. Прислонился спиной к полке и стоял, скрестив руки на груди, с таким видом, точно ему некуда торопиться. Или как будто обещал вернуться, если этот Аннерс добровольно не уберется из кабинета и не перестанет действовать всем на нервы.

Он попытался поймать ее взгляд, но она отвела глаза, на щеках ее проступил тонкий румянец.

Сусанна. В саду Бьёрна или Макса или в его саду. Сусанна обнимает его, зарывшись пальцами в его волосы. Поцелуи Сусанны. Ее полный сочувствия, опечаленный взгляд, ее попытка поддержать его: «Аннерс имеет в виду...»

Йохан переступил с ноги на ногу. Выжидательно. Готов вмешаться, если он попытается обидеть Сусанну.

— А это что, тоже необходимо? — вырвалось у него. — Так, что ли, продажная ты