Шрифт:
Закладка:
– Вы позволите, мадемуазель? – услышала Лиза и обернулась.
Гигант Баррузи стоял возле ее столика.
– Конечно! – заторопилась Лиза. – Прошу вас, садитесь, мсье!
Баррузи отодвинул стул, причем сделал это так, будто стул весил не больше надувного шарика, и сел. Официант поставил перед ним большой бокал светлого пива и вопросительно уставился на Лизу.
– Бокал «Мартини». – Лиза решила, что еще одну чашку кофе ей не осилить.
– Меня зовут Шарль Баррузи, – начал гигант. – Луи сказал мне, что вы интересуетесь аварией, которая произошла в наших краях 12 апреля тридцать пятого года.
– Да! – закивала Лиза. – Мне действительно очень важно знать, что произошло в тот день. Вы помните эту аварию?
В голосе Лизы прозвучало сомнение. Баррузи не выглядел глубоким стариком, а по расчетам Лизы, человеку, который помнил эту аварию, должно было быть лет девяносто.
– В этой аварии пострадал мой отец, – ответил Баррузи.
– Вот как?! – вырвалось у Лизы.
– Он был водителем грузовика, который перевернулся на шоссе.
Лиза судорожно вздохнула, не веря в собственную удачу. «Господи! – подумала она. – Судя по всему, ты лично занимаешься этим делом. Кто, кроме тебя, мог остановить меня на выходе из кафе и заставить задавать вопросы Луи Перрону?»
– Почему вас интересует эта авария? – спросил гигант, водя большим пальцем по стеклу стоящего перед ним бокала. – Перрон говорил что-то, но я не очень понял. Какие-то исследования автомобильного движения?
Лиза покачала головой. Она была готова к этому вопросу и решила сказать гиганту правду. Врать бессмысленно. Все равно она запутается, ошибется в каких-нибудь деталях, и тогда нечего рассчитывать на ответную откровенность Баррузи.
– Нет, – Лиза вздохнула. – Исследования тут ни при чем. Просто в этот день из вагона Восточного экспресса исчез мой дед. Его звали Жан Вальдман. Я пытаюсь понять, что с ним произошло.
– Из вагона Восточного экспресса? – В голосе гиганта Лиза услышала какую-то пока неясную ей заинтересованность. Баррузи помолчал и добавил: – И здесь Восточный экспресс.
Лиза смотрела на мощную челюсть собеседника, на глубокие морщины, прорезавшие лоб, и ощущала силу, исходящую от этого немолодого человека. Гигант кусал губу и смотрел куда-то в сторону. Лизе показалось, что он что-то вспоминает или взвешивает, стоит ли выдавать ей какую-то информацию. Наконец Баррузи кивнул.
– Хорошо. Я расскажу вам все. Все, что знаю. Об этой аварии я много раз слышал от отца. Мне в тридцать пятом было девять лет. Отец работал водителем грузовика. Вы понимаете, что это такое. Вся жизнь на колесах. Я видел отца редко, может быть, пару раз в неделю. В тот вечер он отправился в рейс как обычно…
– Это было 12 апреля? – не выдержала Лиза.
– Я не помню точной даты. – Гигант пожал плечами. – Может быть, и двенадцатое. Отец ушел рано, я поднялся, как обычно, в семь и пошел в школу. А в полдень в школу прибежала моя сестра и сказала, что отец попал в аварию, лежит в больнице в Нанси и мы должны срочно туда ехать. Больницу я помню хорошо. Отец был без сознания. Я стоял рядом с кроватью и держал его за руку. Врач что-то сказал моей маме, и она начала плакать. И еще в больнице было много полицейских. Они подходили к кровати отца, смотрели, не пришел ли он в себя, и опять отходили.
– Ваш отец умер?
Баррузи нахмурился и покачал головой. От его веселости не осталось и следа. Перед Лизой сидел уставший грузный мужчина, подавленный своими воспоминаниями.
– Нет. Отец скончался через пять лет после войны. Но после той аварии его парализовало. Все оставшиеся годы он был прикован к инвалидной коляске. Он много раз рассказывал мне о том, что произошло в тот день. Частично в той аварии был виноват и я. Отец мечтал, чтобы я преуспел в жизни больше, чем он. Он мечтал, что я стану врачом. Или адвокатом. А я не очень хорошо учился. Был отличником только по физкультуре и пению. Это расстраивало отца. Он наказывал меня и ругался с матерью, считая, что она меня распустила. Вот и в тот вечер их разговор о моих делах затянулся за полночь. Мама жаловалась отцу на то, что я ее не слушаюсь, отец беседовал со мной, втолковывал какие-то истины, казавшиеся ему важными. Потом они отправили меня спать, а сами продолжили беседу. Я слышал, как мама говорила отцу: «Иди спать, тебе завтра вставать в пять», а он все сидел и говорил, каким он видит мое будущее.
– А какая была причина аварии?
– Отец задремал за рулем. – Баррузи вздохнул. – Потом он рассказывал мне, что пришел в себя, когда машина уже переворачивалась и бочки с маслом летели из кузова на асфальт. Отец получил удар по голове и в спину, его лицо было изрезано осколками ветрового стекла. Он помнил страшную тишину, которая наступила на мгновение после того, как машина перевернулась, проехала на боку по шоссе несколько сотен метров и остановилась. А потом раздались крики, гудение клаксонов. Отец очень красочно описывал все это – языки пламени, запах горелого мяса, то, как лежал и понимал, что сейчас умрет. А потом над ним склонились какие-то люди. Кто-то сказал: «Водитель вроде бы жив», и его вытащили из кабины. Отца положили на траву на какое-то одеяло, и он слышал разговор людей, что на шоссе образовалась огромная пробка и «Скорая помощь» не может сюда пробиться. Потом приехала полиция. С отцом пытались разговаривать, но он не отвечал. Ему и говорить было больно. Отца подняли и понесли, уложили на заднее сиденье какой-то машины. Из разговоров он понял, что машины «Скорой помощи» застряли на проселочной дороге и никак не доберутся до шоссе. В машине сидели двое мужчин. Один из них что-то спросил у отца, но отец не ответил. Мужчины решили, что он без сознания. Но отец был в сознании и слышал их беседу. Мужчины были очень возбуждены и все время говорили между собой. Из их разговоров отец понял, что они очень спешат. Мужчины проклинали все на свете. Говорили, что если они опоздают, то это будет катастрофой, провалом. Они гнали машину по обочине. Но и обочины были забиты, и потому они поминутно останавливались, чтобы разъехаться с кем-то.
– Ваш отец понял, куда так спешили эти мужчины? – спросила Лиза, и сердце ее застучало часто-часто.
Баррузи поднял глаза.
– Они должны были догнать Восточный экспресс, пока он шел