Снятые с ветвей тогда, пока солнце еще не высоко.

Мед свой мешал натощак с фалерном крепким Авфидий.

Нет! Приличней полегче питье для пустого желудка.

Жиденький мед, например, несравненно полезнее будет.

Если живот отягчен, то мелких раковин мясо

Или щавель полевой облегчат и свободно, и скоро,

Только бы белое косское было притом не забыто.

Устрицы толще всего, когда луна прибывает,

Но ведь не все же моря изобилуют лучшим их родом!

Лучше в Лукрине простые улитки, чем в Байском заливе

Даже багрянка сама; цирцейские устрицы в славе;

Еж водяной — из Мисена, а гребень морской — из Тарента!

Но искусством пиров гордись не всякий, покуда

В точности сам не изучишь все тонкие правила вкуса.

Мало того, чтоб скупить дорогою ценою всю рыбу,

Если не знаешь, к которой подливка идет, а которой

Жареной быть, чтоб наевшийся гость приподнялся на локоть.

Кто не охотник до пресного мяса, поставь погрузнее

Блюдо с умбрийским кабаном, питавшимся желудем дуба;

Но лаврентийский не годен: он ест камыши да осоку.

Где виноградник растет, там дикие козы невкусны.

Плечи чреватой зайчихи знаток особенно любит.

Рыбы и птицы по вкусу и возраст узнать и породу —

Прежде никто не умел, я первый открытие сделал!

Многие новый пирог изобресть почитают за важность.

Нет! Не довольно в одном показать и искусство, и знанье:

Так вот иной о хорошем вине прилагает заботу,

Не беспокоясь о масле, каким поливается рыба.

Если массикское выставить на ночь под чистое небо,

Воздух прохладный очистит его, и последнюю мутность

Вовсе отнявши и запах, для чувств неприятный и вредный;

Если ж цедить сквозь холстину его, то весь вкус потеряет.

Если суррентским вином доливают отстой от фалерна,

Стоит в него лишь яйцо голубиное выпустить — вскоре

Всю постороннюю мутность желток оттянет на днище.

Позыв к питью чтобы вновь возбудить в утомившемся госте,

Жареных раков подай, предложи африканских улиток,

А не латук, ибо после вина он в желудке без пользы

Плавает сверху; но лучше еще ветчина да колбасы,

После которых любая понравится дрянь из харчевни.

Далее следует знать все свойства различных подливок.

Есть простая: она состоит из чистого масла

С чистым вином и рассолом пахучим из скумбрии-рыбы,—

Тем рассолом, каким в Византии все бочки воняют!

Если же в ней поварить, искрошивши, душистые травы

И настоять на корикском шафране, а после подбавить

Масла венафрского к ней, то вот и другая готова!

Тибуртинские яблоки много в приятности вкуса

Уступают пиценским, хоть с виду и кажутся лучше.

Венункульский изюм бережется в горшочках, альбанский

Лучше в дыму засушенный. Я первый однажды придумал

Яблоки с ним подавать и отстой от вина и рассола

Ставить кругом, под белым перцем и черною солью [530].

Будучи клиентом Мецената, Гораций, очевидно, частенько бывал на пирах, устраиваемых патроном. К сожалению, не сохранилось свидетельств о том, как конкретно проходили застолья во дворце Мецената. Тем не менее, уже давно принято считать, что прямым прототипом знаменитого римского богача Трималхиона, так красочно описанного в романе Петрония Арбитра «Сатирикон», является именно Меценат. Не случайно полное имя Трималхиона звучит как «Гай Помпей Трималхион Меценатиан»[531]. Оно свидетельствует о том, что Трималхион, будучи вольноотпущенником, некоторое время жил в доме Мецената. Многие черты его характера, вкусы и особенно его поведение указывают на то, что за его личиной скрывается сам Меценат, едко высмеиваемый Петронием. Однако для нас роман «Сатирикон» наиболее интересен тем, что здесь сохранилось единственное в своем роде художественное описание римского пира. Не будет преувеличением предположить, что подобные пиры устраивали не только сам Меценат, но и другие богачи эпохи Империи. Как же проходил пир Трималхиона, и какие блюда на нем подавали?

Пир начался, как и положено, с обильной закуски: «Между блюдами закуски стоял ослик коринфской бронзы, на коем висели два вьюка: в одном были светлые, в другом темные насыпаны оливки. На спине ослик вез два блюда с вырезанным по краешку Трималхионовым именем и весом серебра, а на блюдах устроены были мостики, на которых лежали жареные сони[532], политые медом с маком. Кроме них поданы были на серебряной сковородке колбаски горячие с подложенными внизу сирийскими сливами и гранатовыми семечками»[533]. Перед гостями также поставили «на большом блюде корзину, в которой оказалась деревянная курица с растопыренными крыльями, как бывает у наседок. Немедленно подскочили два раба и, порывшись под грохот музыки в соломе, вытащили оттуда павлиньи яйца, чтобы раздать их гостям. Ради этого эписодия поднял взор и хозяин. „Други, — сказал он, — это я велел посадить курицу на павлиньи яйца; чего доброго, они уж и высижены; а впрочем, попробуем: может, еще и можно пить их“. Нам подают ложки не менее полфунта весом, и мы разбиваем скорлупу, слепленную, как оказалось, из сдобного теста. Заглянув в яйцо, я чуть не выронил своей доли, ибо мне почудилось, что там сидит уж цыпленок. Но, услышав, как один завсегдатай примолвил: „Эге! да тут, надо полагать, что-то путное!“, снимаю до конца скорлупку пальцами и вытаскиваю жирненькую пеночку, облепленную пряным желтком» [534].

Затем последовала первая перемена блюд, поразившая гостей своей выдумкой: «На совершенно круглом блюде изображены были по окружности двенадцать знаков Зодиака, а над каждым рука кухонного мастера поместила свое, подходящее к нему, кушанье: над Овном — овечий горошек, над Тельцом — кусок телятины, над Близнецами — яички и почки, над Раком — венок, над Львом — африканские смоквы, над Девой — матку свинки, над Весами — ручные весы, на одной чаше которых лежал сырный пирог, а на другой — медовый; над Скорпионом — какую-то морскую рыбку, над Стрельцом — лупоглазую рыбину, над Козерогом — морского рака, над Водолеем — гуся, а над Рыбами — двух красноперок. В середине уложен был медовый сот на куске свежего дерна»[535]. Но как оказалось, все это было выложено на крышке огромного блюда, которую рабы быстренько сняли, и изумленные гости увидели «жирную дичину, вымя свиное, а посредине зайца с крыльями, приделанными так, чтобы походить на Пегаса. По углам блюда, видим, стоят четыре Марсия с бурдючками, откуда бежит