иллюзия, что, когда ты слышишь музыку, тебе кажется, что ты её «понимаешь», но когда ты хочешь сказать словами, что же ты понял, – получается чушь.

Это невозможно. Более того, я думаю, что человек пишет музыку или играет её тогда, когда у него не хватает слов объяснить то, что он чувствует…

Нет. Это именно враждебные вещи, вот в чём дело. Но мы живём в мире компромиссов, и вообще человеческое пространство компромиссное: с одной стороны, у него сознание, с другой – Бытие. Поэтому в сфере искусства тоже происходит борьба и слияние. Появляется опера, где музыка и слово начинают взаимодействовать и сливаться.

Но между ними находится очень интересная вещь – между ними находится изобразительное искусство. Между ними находится изобразительное искусство в широком смысле: это и живопись, и скульптура, и новейшие формы «феноменологического» как бы искусства. Оно очень интересно, потому что, с одной стороны, апеллирует к феноменологии, непосредственно данной, – это не слово, мысль, а это некая фактура, изображение и так далее, – но, с другой стороны, в отличие от музыки оно поддаётся описанию, то есть это действительно зеркало. Вот картина – допустим, «Набережная в тумане» какого-нибудь французского импрессиониста, – это уже зеркало, это явная попытка сорваться с крючка.

Здесь что проявляется со стороны общества сразу? Во-первых, конечно же, жёсткая борьба против всякой инновации, против появления каких-то новых, непредусмотренных попыток, и во-вторых, самый эффективный способ – это, конечно же, превращение искусства в альтернативный вид валюты, ценности. Есть колоссальная система оценки искусства. Если у художника есть некое имя, то это всё равно, что он банкноты рисует. Это очень эффективный способ нейтрализации попытки сорваться с крючка. Потому что тут же убивается сама идея. Наиболее острая, инстинктивная, глубокая попытка уйти от фальсификации, прийти к наиболее резкому выражению воли к свободе, – это «Чёрный квадрат» Малевича, то есть создание зеркала, в котором имеется прямой отказ от отражения. Вот любое отражение – его перехватывают. А тут отказ от отражения. И его превратили в самое коммерческое из возможных ситуаций.

Но на самом деле искусство тем не менее остаётся всё-таки ещё наиболее опасной сферой проявления этой спонтанности, хотя сейчас уже понятно, что как сознательная борьба за свободу, искусство как метод уже достаточно давно обанкротилось. Были моменты в XIX веке – особенно с подъёмом романтизма, когда на искусство возлагались какие-то надежды, – что методологии, разрабатываемые в этой сфере могут дать какие-то прорывы в человеческом статусе. Сейчас уже понятно, что нет. Потому что выйти из тенет общества, выйти из тенет взаимоотношения «художник – маршан[52] – аукцион – публика как покупатель» невозможно. Но самовыражение какого-нибудь одинокого фрика…

Один из таких ярчайших примеров в том же самом изобразительном искусстве – абстрактная живопись, которая вызывала огромное возмущение у советских людей. Я, кстати, побывал на знаменитой американской выставке в Сокольниках 57-го года, если я не ошибаюсь. Мне было лет десять. Я побывал на этой выставке, и помню, что люди ходили плевались, ругались вслух. Я ещё удивлялся – почему их трясёт от негодования. На самом деле они, конечно, просто переживали, что это очевидная попытка создать альтернативное зеркало. Но она провалилась.

В чем её провал? Пытаясь уйти предельно в альтернативность, они всего-навсего сошли на наиболее низкий уровень изображения феноменологического бытия (как пятна Роршаха), то есть отказались от всякого смысла или дали возможность приписывать некий фиктивный смысл по произволу смотрящего, но ушли на уровень феноменологического восприятия. Но это капитуляция.

То есть превратить зеркало в шкуру зебры или в шкуру леопарда – это не есть срыв с крючка тождества с оригиналом, потому что есть, конечно, миры, где изображение ниже человека, – так называемые «доформенные» миры, которые настолько затуманены по отношению к оригиналу, что там в хаосе плавает что-то, и свободно оно или не свободно – это уже не имеет никакого значения. Ценность имеет то, что сохраняет форму. А здесь попытка уйти от формы в дочеловеческие миры, которые лишают смысла идею борьбы внутри искусства. Это капитуляция, абстрактное искусство – это уже капитуляция. Хотя советские люди, я думаю, возражали против самой идеи поиска свободы.

Я хорошо помню своих бабушку и дедушку, которые действительно с большим негодованием воспринимали всю живопись, отличающуюся от соцреализма. Любое иное изображение просто вызывало негатив. «Так рисуют только какие-нибудь бумагомараки, так каждый может…»

Была такая идея, что если уж ты рисуешь, то ты должен «правдиво», фигуративно отражать реальность, – это требование, чтобы твоё альтернативное зеркало совпадало с тем зеркалом, от которого ты пытаешься уйти. Но зачем человеку вообще браться за кисть, за краски, если не пытаться сорваться с крючка и не создать альтернативное зеркало? Но ему говорят: нет – если уж ты создаёшь, то создавай «это».

Но общество не только борется со спонтанностью и натуральными попытками человека соскочить с этого крючка, но оно ему предлагает свои версии свободы, потому что нельзя бить по рукам, не предлагая при этом какую-то альтернативу. Значит, есть какие-то альтернативы, которые выдаются за свободу, будучи явным фейком. Я пришёл к выводу, что их четыре разновидности.

Есть так называемая «экономическая свобода». Она предполагает два важных полюса в себе: это свобода частной инициативы и свобода потребительского выбора. Ну да, сорта пива, бренды автомобилей. И свобода частной инициативы. Это свобода, которая является для современного общества наиболее важной, наиболее охраняемой, безусловной и так далее. Но и здесь идёт наступление на эту свободу, потому что, если взять, к примеру, Европу, то там как бы свобода частной инициативы. Но если вы попробуете открыть какую-то шаурму где-нибудь в уголке Берлина, то вам придётся пройти через такие мытарства административных согласований совершенно совкового типа, что вы все проклянёте, потому что Европа в этом смысле абсолютно «заадминистрирована», – и это сознательный путь. В Америке полегче, там частная инициатива более защищена, но этот процесс тоже растёт.

Кафешку можно сделать, но в серьёзный бизнес не пройдёшь…

В серьёзный бизнес не пройдёшь, да и самый примитивный бизнес тоже будет подвергаться «наездам». Конечно, там нет бандитов, которые наедут и потребуют, но будут являться всякие фининспекторы, инспекторы по санитарии, плюс отчисления в пенсионный фонд и так далее, – в общем сойдёшь с ума. И в итоге ты будешь получать меньше, чем мелкий чиновник в бюрократической системе, перекладывающий бумажки. Ты будешь весь день стоять у печи, а получишь меньше, чем