Шрифт:
Закладка:
Вторая разновидность предлагаемой обществу свободы – это «гражданская свобода». Свобода митингов, собраний, свобода слова. Понятно, что это очень двусмысленная вещь: с одной стороны, она не является никакой реальной формой экзистенции, с другой стороны, это очень удобное пространство контроля, – как бы такой «градусник» для замера общественной температуры. И это поле псевдодействия, которое никуда не ведёт.
И тут мы подходим к третьей, очень важной, псевдосвободе, которую предлагает общество, – это «политическая свобода». Эта свобода, конечно, связана с демократией, с выбором.
Тут надо чётко различать: есть гражданская свобода – это свобода собраться, поговорить, а есть политическая свобода – это свобода проголосовать за некую политическую фигуру, представителя некой партии, и так далее. Эти свободы существуют по отдельности. Говорить ты говори – ради бога, это никого не касается. А тут проголосовал – значит ты уже как бы выбираешь себе лидера. Нам понятно, что это уже совсем издевательство над голосующими, потому что – ну проголосовал, ну выбрал себе, допустим, Меркель, мягко говоря, или Ципраса[53], который пообещал одно, делать начал другое, или цирк с этим Трампом, например.
Ну и четвертая свобода – это «социальная свобода». Что такое «социальная свобода»? Социальная свобода – это свобода, которая тоже была предметом большой борьбы, особенно в XIX веке, – ну с XVIII по XIX век и даже XX век захватила. Наконец она была достигнута. Что это за свобода? Это свобода развода, это свобода жить с кем хочешь, «свободная любовь» и так далее.
Вот видите, общество создаёт фейковые свободы. В альтернативе к спонтанности создаёт «свободы», а потом внутри этой предложенной им «свободы» начинает отгрызать куски: тебе предлагают, к примеру, свободный развод, а потом обкладывают мощными алиментами, штрафами и так далее.
Логично же, ведь человека надо чем-то занять…Здесь дело не в том, чтобы занять, а в том, что предложив некое поле игры, «коллективный фараон» вытаскивает человека на площадку, которая создана не человеком. Не человек же предлагает обществу некую площадку, на которой предлагает поиграть. Нет этого. Общество предлагает площадку: вот тебе «свободная любовь», как было, например, в 20-е годы после революции. Потом приходит товарищ Сталин и начинает закручивать гайки: развод – это уже исключение из партии. Только что был «стакан воды»[54], а теперь это уже жизненная катастрофа, это уже местком, женотдел и так далее, – начинается такое закручивание.
То есть четыре фундаментальные свободы, предложенных обществом:
• экономическая, которая блеф;
• гражданская, которая является выпусканием пара, но и по ней наносится удар;
• политическая – это уже просто поддаться на провокацию шапито;
• социальная, где «гуляй – не хочу».
Но там сразу идёт такой момент. Если ты хочешь делать карьеру, допустим, в наиболее демократической стране какой-нибудь. Про Америку мы не будем говорить, потому что Америка доказала, что это страна более страшная во всех отношениях, чем Советский Союз худшего периода. Там же теперь можно обыски проводить без присутствия хозяина. Про Америку мы не говорим. Ну, какая-нибудь демократическая страна. Вот ты хочешь быть профессором. Не дай тебе бог где-нибудь сказать не то что «ниггер», а «чёрный». Как профессор – ты уже никто. Будут собраны петиции возмущённых студентов: тебя заклюют. Ты сам подашь в отставку и уйдёшь оттуда. Всё. А если ты какой-нибудь мойщик на автостанции, автостоянке, да, ты можешь сколько угодно говорить «ниггер», ты можешь каждый день менять девчонку, и никто тебе слова не скажет. Но если ты хочешь куда-то пройти…
Подняться по социальным ступенькам…Да. Тебе придётся сразу отказываться от этих элементов свободы.
Чем ты выше поднимаешься по этой лестнице социальных благ и социального превосходства, тем от большего количества свобод ты отказываешься. Президент ограничен совсем…Президент позволит себе что-нибудь со своей помощницей в лифте – и всё: там уже вся нация стоит, прильнув к окошку, и подглядывает в диком восторге.
Мы на этом этапе поняли, что есть эти четыре фейковые свободы.
Мы сначала коснулись темы спонтанности – это то, что предлагает человек обществу: площадка, на которой он предлагает поиграть «коллективному фараону». Но «коллективный фараон» его там бьёт, ставит ему шах и мат. Дальше «коллективный фараон» предлагает человеку свои четыре площадки, на которых тоже бьёт его.
И где-то в XVIII веке люди докапываются до сути вопроса, и они всегда, – по крайней мере, некоторые из них, – переводят тему в интеллектуальную плоскость. И возникает вопрос ребром. Вот есть Джон Ди, который хлещет своё изображение, и есть изображение, которое никак не может сорваться с крючка: оно вынуждено повторять движения Джона Ди. Потом, в какой-то момент, изображение говорит: «А Джона Ди-то, между прочим, нету!». Я имею в виду возникновение атеизма, потому что на самом деле атеизм по сути есть отрицание отнюдь не Бога, о Котором атеист ничего не знает, а это отрицание Великого Существа, который является оригиналом, – архетипа, образом и подобием которого является человек.
Он говорит: «Бога нет». Ход предельно сильный. Но в чём здесь фокус – очень неприятный для тех, кто идёт этим путём? Как только человек вступает на путь простого и сильного нигилизма, атеизма, то это мгновенно заменяется отъявленнейшим идолопоклонством. Но не в буквальном смысле поклонением деревянным идолам, а в широком, метафорическом смысле. Потому что любой атеист сидит на крючке веры в человечество, в прогресс, веры в либерализм, в процветание, «позитивы». И если он правый, то он будет антикоммунист, но это будет правый либерал. Он верит в добро и зло, верит, что всё больше и больше реализуется добро и убывает зло, что «мы идём от пещер дикарей в какие-то хоромы электронного завтра», – на базе именно этого атеизма. Мгновенно нигилизм переводит его к признанию в качестве доминантных императивов всякого рода глупостей, которые даже смешно обсуждать: они гораздо более сомнительны, чем понимание того, что Великое Существо всё-таки есть и оно является оригиналом. Более того, человек, который встал на путь отрицания Великого Существа, рванул на себе тельняшку и сделал такой предельный жест, – он становится, в общем-то,
