старался понравиться и не обращал внимания на манеру разговора этих австралийцев, уставился на свои красные аксельбанты и, не поприветствовав, прошел, удрученный таким приемом при попытке заговорить, возможно, на том же самом месте, где был смертельно ранен генерал Бриджес. Он тщательно оглядывался по сторонам, когда встретил другую компанию, после чего они все отдали ему честь четко по-уставному, а потом, когда он, похоже, с запозданием заметил это, один из них повернулся к другим и сказал: «Полагаю, это как раз и есть то, что они именуют воспитанностью». Да, это были действительно трудные типы».

Но это была лишь внешняя оболочка солдат доминиона – колонистов, как они себя именовали, – которая привлекала внимание всякого, побывавшего на АНЗАК, и вряд ли найдется рассказ о кампании, где об этом не говорится с восхищением и даже с некоторым благоговением. «Будучи ребенком, – писал Маккензи, – я проводил часы за теми иллюстрациями Флаксмана к Гомеру и Вергилию, которые походили на изображения на древней глиняной посуде. Тут, среди этих славных парней, которых я тогда встретил, не было таких, чтобы не могли равняться с Аяксом или Диомедом, Гектором или Ахиллесом. Их почти полная обнаженность, высокий рост и величественная простота линий, розово-коричневая плоть, обожженная солнцем и очищенная всеми невзгодами этого ада, через который они шли, – все это вместе создавало нечто близкое к абсолютной красоте, которую я надеюсь когда-нибудь увидеть в этом мире».

Сами солдаты могли вообще не задумываться над этими вещами, но здесь, возможно, в таком неподходящем месте было воплощение мечты Руперта Брука о войне, персонажа с греческого фриза, человека целиком героического и полностью прекрасного, наилучшего в присутствии смерти. Как раз в этот момент в конце мая и в последующие месяцы они были живыми воплощениями легенды, которую они же и создавали. Это был высочайший момент в короткой истории их страны, они воевали и выиграли свою первую великую битву, они были все еще в ее зареве, они познали страдания, и они не испытывали страха. Эту жалкую полоску чужой земли они превратили в крепость, на которую их так случайно занесло, и они были настроены держаться. Никогда потом в ходе всей кампании турки не пытались атаковать плацдарм АНЗАК значительными силами.

Глава 10

В течение первых нескольких недель кампании по Константинополю расходились самые дичайшие слухи. То будто бы при высадке десанта было убито 10 000 британцев, а еще 30 000 взято в плен. То в один момент заявлялось, будто союзники продвигаются к городу, а в другой – что их сбросили в море. Вновь пошли разговоры о специальных поездах, предназначенных для эвакуации правительства в глубь страны, об обстрелах и мятежах. И все же возбуждение было уже не то, что после морской атаки на Нэрроуз в марте. Тогда союзного флота опасались примерно так же, как боялись бомбардировщиков в начале Второй мировой войны, но военные действия на суше поддавались пониманию каждого, поскольку развиваются медленнее и более знакомы рядовому человеку. Тут не было угрозы гибели столицы в одну ночь.

С самого начала Энвер избрал жесткий курс. Он просто объявил, что союзники разбиты, и для празднования этого события в Святой Софии была организована церемония, на которой султану был присвоен титул Эль-Гази (Победителя), сбросившего союзников в море. На всех главных улицах и площадях были вывешены флаги.

Сомнительно, чтобы на кого-нибудь это произвело впечатление, но к концу первой недели стало, по крайней мере, ясно, что армия вторжения не особенно-то продвинулась. На улицах установилось равнодушное спокойствие, и город стал привыкать к ожиданию, нищете и случайным шокам в ходе долгой кампании. Начали появляться старые, знакомые символы войны: призывники маршируют по улицам в поношенных полевых серых мундирах и пирамидальных шляпах; армейские коммюнике, вновь и вновь извещающие о вчерашней победе; свирепые газетные публикации; флаги и парады; шпиономания и новые вспышки ксенофобии на государственном уровне.

Снова национальные меньшинства, армяне и греки, ушли в подполье со своими мыслями и, если было возможно, с личной собственностью. Начальник полиции Бедри преследовал их изо всех сил, выдавая бесполезные квитанции на товары и вещи, которые он изымал из их магазинов и домов, и вымогая деньги просто тем, что держал людей в темнице до тех пор, пока не откупались сами. Однажды его люди провели облаву на городском рынке и унесли все коробки с игрушечными солдатиками под предлогом, что они были изготовлены во Франции.

Первые налеты на банки и магазины привели к нехватке угля и бензина. «Базар мертв, – писал в своем дневнике один из иностранных дипломатов. – Ничего не продается и не покупается». В то же время немцам удалось ввести цензуру на новости, поскольку они контролировали печать, поступавшую в страну из-за рубежа, и разрешали хождение лишь тех газет, которые придерживались линии, четко дружественной Германии.

А в остальном ритм жизни города не очень изменился, и путешественники, прибывавшие Восточным экспрессом, удивлялись, насколько нормальной оставалась здесь жизнь. По ночам работало освещение, «Пера-Палас-отель» был открыт, в ресторанах был большой выбор блюд, и, по крайней мере, для богачей война грохотала где-то вдали, невидимая и лишь чуть слышимая, как отдаленная летняя гроза, которая может затихнуть сама по себе. Даже обстрелы Босфора российским Черноморским флотом не вызвали большого переполоха, потому что это были кратковременные операции, к тому же скоро вообще прекратившиеся. В Международном клубе, где собирались иностранные дипломаты, часто можно было видеть Талаата, который безмятежно играл в покер и засиживался далеко за полночь, а Энвер продолжал демонстрировать свою уверенность. Он любил показывать своим посетителям свой самый последний трофей с Дарданелл: неразорвавшийся снаряд с «Куин Элизабет», установленный на византийской колонне в его дворцовом саду.

В течение этих недель Вангенхайм был властной фигурой в Константинополе. По вечерам он приходил в клуб – огромный, словоохотливый и уверенный в себе, а когда вокруг него собирались дипломаты, пересказывал последние новости из Потсдама: взято в плен еще 100 000 русских, прорыв французской линии обороны на Марне, еще один британский крейсер потоплен в Северном море. Было известно, что у него в посольстве есть радиостанция и он напрямую связан с Берлином, если не с самим кайзером.

Другие члены клуба не были в состоянии опровергнуть или проверить рассказы Вангенхайма, у них не было своих радиостанций, а турецким газетам верить было нельзя. Без ежедневных сводок новостей от Вангенхайма им приходилось прибегать к местным слухам. В этих слухах удивительным было не то, что они были циничными,