надсоновском кругу, в 1890 году опубликовал статью «При свете совести», в которой пытался развивать собственную философскую концепцию – «мэонизм». Тремя годами раньше в программном стихотворении «Как сон, пройдут дела и помыслы людей…» он объявляет достойными бессмертия лишь тех, «кому сквозь прах земли / Какой-то новый мир мерещился вдали – / Несуществующий и вечный». Яркими представителями нового интеллектуального движения становятся Дмитрий Мережковский (1865–1941) и его жена Зинаида Гиппиус (1869–1945). Изменение миросозерцания привело к резкой перестройке поэтики Минского и Мережковского: из их стихов исчезает надсоновская патетика, появляется мужественная интонация и чувство формы. Яркий пример – знаменитые «Парки» (1892) Мережковского:

Всё наскучило давно

Трём богиням, вещим пряхам:

Было прахом, будет прахом, –

Ты шуми, веретено.

Дмитрий Мережковский.

1890-е годы[199]

Органом этого нового движения стал журнал «Северный вестник»[200], в прошлом народнический, но с начала 1890-х оказавшийся в руках тех, кого называли декадентами, – Любови Гуревич[201] и Акима Волынского[202]. Статьи и стихи Мережковского и Минского (а также Фофанова, Льдова, Лохвицкой, а позднее и Бальмонта, и Сологуба), переводы из Гюисманса[203] и Метерлинка[204] соседствовали на его страницах с достаточно консервативными искусствоведческими статьями Владимира Стасова и с развлекательной беллетристикой Петра Боборыкина и Василия Немировича-Данченко.

Журнал «Северный вестник».

1894 год, № 1[205]

Сам термин «декаданс» («упадок»), изначально оскорбительный, был уже в 1880-е поднят на щит представителями модернистского движения – сперва во Франции, потом в других странах. Он означал скорее тип личности и поведения (утончённость, обострённую чувствительность, душевную хрупкость, интерес ко всему иррациональному, пессимизм, эстетизм, часто имморализм), чем художественные практики. Осваивали эти практики во многом уже другие люди и на следующем этапе – особенно в поэзии (Мережковский с 1900-х годов переключился на прославившую его прозу, а Минский писал немного).

История русского символизма как новой большой школы началась с трёх сборников «Русские символисты» (1894–1895), составленных Валерием Брюсовым (1873–1924). Символизм как термин и организованное направление появился в 1885–1886 годах во Франции. К тому времени путь Бодлера и Рембо давно закончился, а Малларме и Верлен уже написали свои основные произведения. Французский символизм подводил итог эпохи раннего модернизма, в России же модернизм, по существу, с него начинался. В 1922 году Осип Мандельштам в «Письме о русской поэзии» так характеризовал эту эпоху:

…Русской поэтической мысли снова открылся Запад, новый, соблазнительный, воспринятый весь сразу, как единая религия, будучи на самом деле весь из кусочков вражды и противоречий. Русский символизм не что иное, как запоздалый вид наивного западничества, перенесённого в область художественных воззрений и поэтических приёмов.

«Русские символисты». Выпуск I. Типография Э. Лисснера и Ю. Романа, 1894 год.

С этого сборника начинается история русского символизма[206]

В самом деле, в предисловии к первому сборнику Брюсов даёт такое определение новой школы: «Цель символизма – рядом сопоставленных образов как бы загипнотизировать читателя, вызвать в нём известное настроение». Однако и в сборниках, и в первых авторских книгах Брюсова – «Chefs d'oeuvre» (1895) и «Me eum esse» (1897) – соседствуют рационалистически написанные «парнасские» сонеты (например, «Есть тонкие властительные связи…») и провокативно-«тёмные» стихотворения – например, ставшее визитной карточкой молодого Брюсова «Творчество»:

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене.

Фиолетовые руки

На эмалевой стене

Полусонно чертят звуки

В звонко-звучной тишине.

Фактически Брюсов пытается представить русскому читателю все приёмы и стили современной французской поэзии, сами по себе враждебные друг другу.

Реакция на эти книги была очень резкой, в том числе со стороны близких, казалось бы, по духу людей. Язвительными рецензиями отозвался Владимир Соловьёв. Когда Брюсов в ответ указал, что и сам Соловьёв – поэт символистского типа, тот откликнулся циклом пародий на поэзию новой школы, причём весьма остроумных:

…И не зови сову благоразумья

Ты в эту ночь!

Ослы терпенья и слоны раздумья

Бежали прочь.

Своей судьбы родила крокодила

Ты здесь сама.

Пусть в небесах горят паникадила,

В могиле – тьма.

Пародией на символистские тексты (впрочем, менее злой) была и пьеса Треплева в чеховской «Чайке».

Александр Емельянов-Коханский.

Обнажённые нервы. Издание А. С. Чернова, 1895 год[207]

Заметим, что в «Русских символистах» Брюсов (под разными псевдонимами) был главным автором; его немногочисленные товарищи – Александр Миропольский (Ланг), Виктор Хрисонопуло, А. Богун и другие – вскоре оставили поэзию, не сыграв в ней никакой роли. К брюсовскому кругу был причастен даже Александр Емельянов-Коханский (1871–1936), чья книга «Обнажённые нервы» (1895), с посвящением «мне и египетской царице Клеопатре», ставит в тупик. Что это – доведённое до абсурда декаденство или пародия на него?

И вместо очей твоих ясных

Виднелись воронки одне,

И всё о затратах ужасных

Шептало шумовкою мне…

Между тем некоторые из крупных поэтов-символистов уже дебютировали. Константин Бальмонт (1867–1942) после подражательной первой книги в 1894 году выпустил вторую, «Под северным небом», уже несущую черты его индивидуальности. С этого же года в «Северном вестнике» регулярно печатается Фёдор Сологуб (1863–1927), а в 1895–1896 годах выходят две книги его стихов и первый роман – «Тяжёлые сны». Вячеслав Иванов (1866–1949), которого причисляют к младшим символистам (так как его первая книга вышла лишь в 1901 году), писал (живя преимущественно за границей) с начала 1880-х годов.

Все эти поэты шли разными путями.

Сологуб уже в 1880-е годы, которые он провёл учительствуя в глухой провинции, выбирает аскетизм, отсутствие «украшений», пафоса и экзальтации, спокойно-безотрадный взгляд на мир – при известной наивности его тогдашних стихов. В 1890-е годы его поэзия постепенно наполняется более сложным и многомерным смыслом, в ней появляются образы-символы. Бальмонт начинает как благодушный пантеист и импрессионист, наследник Шелли. Затем он приходит к ницшеанству, а в формальном отношении, уже в книгах «В безбрежности» (1895) и «Тишина» (1898), увлекается звукописью, стремится к «звучности» и «музыкальности», которых нередко пытается достичь довольно примитивными способами. Если Брюсов был идеологом и организатором нового движения, то Бальмонт, ставший на рубеже веков самым популярным русским поэтом, самой своей личностью, своими вкусами, не чуждыми экзальтации и тяги к гигантизму, воплощал типаж «декадентского поэта». При этом его незаурядное лирическое дарование как раз к этому времени вступило в пору расцвета – как и талант Сологуба.

Однако были поэты, для которых последние годы