«ранняя разрядка», который обычно применяют к оценке внешнеполитических инициатив Н. С. Хрущева в 1956–1962 годах, следует пересмотреть, поскольку «анализ новых архивных документов позволяет сделать вывод о том, что первый ветер перемен подул гораздо раньше хорошо известной… «оттепели» и имел своей первоочередной целью установление нормального диалога со странами Западной Европы».

Кстати, судя по архивным документам, изначально МЭС планировалось как неправительственное совещание, поэтому в самой Москве весь процесс координации осуществляло не Министерство иностранных дел СССР во главе с А. Я. Вышинским, а Внешнеполитическая комиссия ЦК ВКП(б), главой которой был Ваган Григорьевич Григорьян. Именно он 26 января 1952 года и передал на суд высшего партийного ареопага итоговый текст проекта «Решения Политбюро по подготовке и проведению Совещания»[334], в котором прямо говорилось, что «основная цель Московского экономического совещания заключается в том, чтобы содействовать прорыву торговой блокады и той системы мероприятий по экономической дискриминации в отношении СССР, стран народной демократии и Китая, которая в последние годы проводится правительством США со все большим нажимом».

Кроме этого проекта, направленного И. В. Сталину, а чуть позже и шести членам Политбюро, а именно Г. М. Маленкову, Л. П. Берии, Н. А. Булганину, Л. М. Кагановичу, А. И. Микояну и Н. С. Хрущеву, был подготовлен и первоначальный текст выступления советского представителя на МЭС, в котором было прямо заявлено, что «Советский Союз исходит из возможности мирного сосуществования различных социально-экономических систем и готов развивать торговые отношения со всеми странами и со всеми торговыми и промышленными кругами, если эти отношения будут развиваться на основе взаимной выгоды и строгого выполнения взятых на себя обязательств». Однако уже в начале февраля термин «мирное сосуществование» был вычеркнут и вместо него вписан новый термин «экономическое сотрудничество». Таким образом, по мнению М. А. Липкина, можно смело «констатировать тот факт, что в начале 1952 г. в узком кругу лиц, которые были причастны к выработке советской внешней политики, рассматривались идеи мирного сосуществования» двух систем. Однако в итоговом выступлении советского представителя М. В. Нестерова, возглавлявшего с 1944 года Президиум Всесоюзной торговой палаты, в апреле 1952 года данный абзац опять прозвучал иным образом: «Советский Союз готов расширить торговые отношения со всеми странами и со всеми торговыми и промышленными кругами, имея в виду, что эти отношения будут основываться на взаимной выгоде и точном выполнении сторонами взятых на себя обязательств. При этом Советский Союз исходит из того, что различия экономических систем не могут являться препятствием для развития такого сотрудничества между всеми странами. Для достижения этих целей МЭС предлагал предпринять ряд шагов. Первая часть — политическая: прекратить войну в Корее и Вьетнаме, подписать Пакт мира между пятью великими державами и прекратить гонку вооружения»[335].

Между тем вопрос о том, насколько правомерно называть «сталинским» тот внешнеполитический курс, который проводился в последние два года жизни вождя, был впервые поставлен в фундаментальной работе Ю. Н. Жукова «Сталин: тайны власти»[336], где утверждалось, что именно в этот период И. В. Сталин, в значительной степени отошедший от реальных дел, доверил управление страной триумвирату в составе Л. П. Берии, Г. М. Маленкова и Н. А. Булганина. Таким образом, в данной интерпретации МЭС стало своеобразным звеном в череде внешнеполитических мероприятий по смягчению международного климата, за которым стояла группировка «голубей» во главе с Г. М. Маленковым и А. И. Микояном, противостоявшая группировке «ястребов», олицетворявших ВПК, в лице Н. А. Булганина и Л. П. Берии. Соотношение сил между этими лагерями постоянно менялось, и, следуя данной логике вещей, «хаотичность» советской позиции в отношении итогов МЭС стала отражением острой подковерной борьбы в недрах руководящего триумвирата. В результате первая попытка приоткрыть «железный занавес» и предотвратить дальнейшую военно-политическую интеграцию ведущих буржуазных государств, провозгласив торговлю важным средством мирного сосуществования, оказалась сугубо тактической, хотя имела реальный потенциал новой стратегической линии СССР.

7. Дискуссии по проблемам политэкономии в 1920-1950-х годах

Как утверждают ряд историков (В. В. Журавлев, Л. Н. Лазарева[337]), на первых порах после прихода к власти значительная часть партийных идеологов была твердо убеждена в том, что с гибелью буржуазных отношений умрет и политическая экономия, так как исчезнет предмет этой научной дисциплины, т.е. изучение объективных экономических процессов, характерных для буржуазного общества, поскольку при социализме «на место закономерностей стихийной жизни придет закономерность сознательных действий коллектива».

Однако уже в январе 1925 года в Коммунистической академии развернулась жаркая дискуссия о предмете политической экономии, в ходе которой ряд крупных партийных теоретиков, в том числе А. А. Богданов, М. Н. Покровский и И. И. Скворцов-Степанов, поддержали новый тезис о существовании политической экономии «в широком смысле слова», предметом которой является изучение экономических законов, общих для всех способов производства. Однако несмотря на это обстоятельство, в тогдашнем научном сообществе победила точка зрения на политическую экономию как на науку, изучающую исключительно «капиталистическо-товарное хозяйство». Правда, уже весной 1929 года Институт Маркса — Энгельса — Ленина при ЦК ВКП(б) впервые опубликовал замечания В. И. Ленина на известную работу Н. И. Бухарина «Экономика переходного периода», где вождь мирового пролетариата критически оценил ряд положений этой работы, в том числе бухаринские пассажи о том, что «конец капиталистическо-товарного общества будет концом самой политической экономии» и что «политическая экономия изучает исключительно товарное производство». Именно это обстоятельство вынудило многих советских экономистов вернуться к переосмыслению итогов прошедшей дискуссии, что, естественно, породило очередной горячий диспут, который прошел на страницах партийной печати в начале 1930-х годов.

Так, саратовский экономист Г. И. Дементьев в своей статье «Всеобщая политическая экономия», опубликованной в журнале «Проблемы марксизма» в феврале 1931 года, выступив с критикой основных аргументов как «богдановцев», так и их оппонентов, заявил, что раз при социализме экономические законы устанавливает само государство, то «сама логика развития науки и жизни требует создания всеобщей политической экономии». Эту позицию не только поддержал, но и «творчески» развил его молодой московский коллега Николай Алексеевич Вознесенский, который впервые и ввел в научный оборот само понятие «политическая экономия социализма». В своей статье «К вопросу об экономике социализма», опубликованной в главном партийном журнале «Большевик» в том же 1931 году, он прямо заявил: 1) партия большевиков не просто может, а обязана создать «политическую экономию социализма», подобно тому так А. Смит и Д. Рикардо создали «политэкономию капитализма», которую высоко ценил сам К. Маркс; 2) главным предметом «политической экономии социализма» должно стать «материальное производство, то есть производственные отношения социализма», а также изучение экономической политики советского правительства, поскольку «на