Склира, командовавшего в этой битве левым крылом катафркатариев. Под ним уже убили коня, но даже сейчас, истекая кровью из дюжины ран, полководец стоял посреди ручья, мастерки орудуя спатой, пока под его ногами росла груда окровавленных тел. Слишком поздно он заметил быстрое движение справа: полуголый, черный как смоль, гигант-кушит, бешено вращая белками глаз и стиснув в руках длинное копье с увесистым, острым как бритва острием, с безумным дикарским воплем вогнал его в спину полководцу.

— Будь ты проклят, черный пес!!! — выплюнул Варда и, стремительно развернувшись, по рукоять вонзил меч в грудь негра. В следующий миг ноги его подкосились и грек рухнул, заливая собственной кровью своего мертвого убийцу.

И в этот миг, когда чаша весов кренилась то в одну, то в другую сторону, над Кедронской долиной, перекрывая все остальные звуки, разнесся грозный клич.

— РРРУСЬ!!!!

Пораженные ужасом жители Иерусалима смотрели как из долины Еннома, которую древние почитали за земное воплощение Геенны, выходят неведомые воины, с ног до головы закованные в сталь, под знаменами цвета крови, украшенными языческими знаками. Все слышали и боевой клич, с которым шли северные язычники и ужасались еще больше, вспоминая Гога из земли Магог, князя Роша, что во главе неисчислимых народов Севера явится на землю Израиля. Даже самые неверящие теперь не могли усомниться в том, что именно сейчас идет обещанная пророками последняя битва.

Рассказ о том как русы достигли Иерусалима мог составить отдельную славную сагу: как они, поднявшись по Красному морю, вошли в залив Сувайс; как Святослав, вспомнив сказания о князе Олеге приказал поставить лодьи на заранее изготовленные колеса и провести суда посуху до одного из рукавов Нила. Как русы, огнем и мечом прорвавшись сквозь египетские земли, достигли Средиземного моря и там, расспросив захваченных по дороге пленников, достигли крепости Минат-аль-Кала, взяв ее с моря и вырезав засевших там сарацин. Оставив в крепости сарацинскую добычу, под охраной сильного гарнизона, Святослав, расспросив пленников и узнав, что Цимисхий уже подходит к Иерусалиму, двинулся на восток, сам не ведая, что выбрав дорогу, воплотил в жизнь одну из самых страшных и древних здешних легенд. Пройдя путем Хена, ханаанского бога подземного огня, Святослав и сам стал для сарацин воплощением древнего ужаса, словно сам Иблис поднявшийся из Джаханнама.

— Слава Перуну! Мертвые сраму не имут!- гремело над Кедронской долиной, когда варанга вошла в сарацинское войско, словно нож мясника в жирную тушу свиньи. Сарацинские клинки из лучшей дамасской стали ломались о кольчуги русов, тогда как мечи и секиры северян, поднимались и опускались, залитые кровью. Сам Святослав, оседлав черного жеребца, захваченного в Минат-аль-Кале пробился к пораженному ужасом халифу. Тот еще успел вскинуть клинок, пытаясь отбить удар, но меч киевского князя играючи отбросил его. Новый взмах — и отрубленная голова Абу Мансур Низара аль-Ази полетела, кувыркаясь и разбрызгивая кровь, прямо под копыта лошадей. Святослав издав грозный рык, обрушился на сарацин и вместе с ним, словно акула почуявшая запах крови, варанга рвала вражеское войско стальными зубами-мечами. Иоанн, воодушевленный смертью Фатимида, с новой силой ринулся на дрогнувшего врага. Вернувшиеся на поле брани угры с печенегами, забыв о былой вражде, и полные благоговения перед своим живым богом, также единым конным клином ударили на мусульман. Не выдержав, арабы обратились в бегство, но, зажатым со всех сторон, лишь немногим из них удалось вырваться из окружения. Кровавый котел бурлил под стенами замершего от ужаса Иерусалима и когда он стих в Кедронской долине не осталось ни одного живого сарацина.

Морское чудо

— О богохранимой державе ромейской, милостью Божией великом автократоре Иоанне и благочестивом наследнике его Василии, и всея воинстве, Господу помолимся. О граде сем, всяком граде, стране и верою живущих в них, Господу помолимся...

Уже очень давно Иерусалимский храм Воскресения Господня не знал подобного многолюдства. Душный спертый воздух наполнял густой запах ладана, всюду горели свечи, пока перемещавшиеся туда-сюда священники размеренно махали кадилами, щедро окуривая всех собравшихся в храме. На амвоне, облаченный в разукрашенные золотом и драгоценными камнями священные одежды, стоял, читая Великую Эктению благообразный и седобородый Патриарх Иерусалимский, Фома Второй. Перед ним на алтаре стоял открытый золотой ларец с Гевеонскими реликвиями, поднесенными в храм императором Иоанном. Сам же Цимисхий, с непокрытой склоненной головой, стоял на коленях перед алтарем, смиренно внимая словам Патриарха. Но хоть губы его и шептали молитву, сам басилевс то и дело бросал беспокойные взгляды на стоявшего рядом светловолосого юношу, что даже на коленях, почти на голову превосходил ростом императора. Сам Василий, казалось, полностью погрузился в молитву, не замечая ничего вокруг и все же, Иоанну Цимисхию почему-то казалось, что его племянник видит тревогу басилевса и втайне наслаждается ею. Поход на юг сильно изменил Василия: он похудел и, одновременно, как будто прибавил в росте, в его лице появились несвойственные ему ранее жесткие черты, как будто наследник сам приобрел неожиданное, почти пугающее сходство с северными варварами, с которыми он провел эти несколько месяцев. И это тревожное, хоть и ожидаемое взросление цесаревича оказалось единственным, что отравляло Иоанну Цимисхию миг его величайшего торжества