Только через три дня Каррас начал наводить порядок. Кончился грабеж и бесцельное насилие. Добычу свозили ко дворцу, в котором обосновался Каррас. Справедливый раздел будет позже. Конечно, воины нагребли в поясные сумы всякую мелочь, но на это суровый правитель смотрел сквозь пальцы.

Когда войско снова было в сборе, Каррас приказал Наранбатару, Фелану и Перту увести большую его часть в лагерь за пределы города. Он опасался, что в городе может начаться чума. К тому же кутежи и обилие добычи портят воинов.

Сам Каррас остался в городе с пятью сотнями названных, и занял дворец эмира.

Жители города привели в порядок большой храм, в котором недавно отмечали победу степные военачальники. Когда храм был вычищен и отмыт, священнослужитель, тот самый, под которым Бузахур убил коня, провозгласил Керима новым великим эмиром.

Церемония вышла краткой и бедной, но на нее пригнали смотреть всех жителей Гхора, уцелевших во время резни. Керим выглядел самым несчастным человеком на свете, но перечить грозному Каррасу он больше не смел.

Народ Гхора, напуганный чудовищным разгромом, который учинила Орда, и те представители аваханской знати, которые пережили битвы, вынуждены были склонить колени перед новым эмиром, хотя каждый понимал, кто на самом деле воцарился над Афгулистаном.

Эмир теперь сидел на прекрасном отцовском троне, но справа от этого изящного сооружения наскоро возвели из дерева огромный помост, который нависал над троном наместников Ормузда подобно тому, как скала нависает над долиной.

Помост накрыли толстыми коврами, шитой серебром и золотом парчой и другими дорогими тканями. Каррас сверху всей этой роскоши бросил львиную шкуру и возлежал на ней. Вокруг помоста стояли, сверкая доспехами и мечами, киммерийские воины. Разбавленное вино варварскому правителю подавали почти обнаженные женщины, жены и дочери знатнейших людей Гхора.

Жену Бузахура, которая возомнила, будто искусство в любовных утехах позволит ей как-то влиять на величайшего владыку Степи, Каррас несколько раз прилюдно высек, и, в конце концов, подарил ее Мерген-хану.

Бывают мужчины, сколь угодно решительные и жестокие в делах войны, но с сердцем мягким и податливым к женским чарам. Каррас был не таков. Женщин он ценил невысоко, они ему быстро надоедали, и он избавлялся от них без сомнений и промедлений.

Вот сейчас его взгляд упал на точеную грудь высокой и тонкой девушки в прозрачной ткани. Каррас протянул огромную ладонь, жесткую от поводьев и меча, ущипнул ее. Девушка вскрикнула. Каррас захохотал.

Весь тронный зал погрузился в тишину. У Керима на лице пылал лихорадочный румянец. Собравшиеся на прием к новому эмиру просители, дружно смотрели в пол, чтобы не видеть унижения, которому развалившийся на шкуре степной варвар подвергал новопровозглашенного эмира Афгулистана и дочь почитаемого в городе священнослужителя Сеифа.

Каррас, наконец, прогнал несчастную, допил свое вино и сел. После нескольких дней застолий голова у него болела, лицо оплыло, запавшие глаза смотрели устало и мрачно. Он поднял ладонь, и тишина в зале стала непереносимой.

— Пусть эмир творит суд. — сказал великий каган.

Один за другим к Кериму тянулись просители, дарили подарки, поздравляли с воцарением и после непременно начинали излагать свои жалобы. Керим старался милостиво привечать каждого. Что же до решений, то каждый раз, перед тем как ответить, он мучительно смотрел на Карраса и тот мановением руки давал понять, утверждает он распоряжение своего «сына», или нет.

Слуги ловко перетаскивали врученные эмиру подарки к помосту великого кагана. Но все попытки обращаться напрямую к нему, равно как и дарить подношения сразу ему, Каррас пресекал.

— Мы здесь лишь затем, чтобы помочь нашему возлюбленному сыну вникнуть в государственные дела. — отвечал Каррас.

Все же несколько судебных решений он принял сам. Каррас не знаком был со сложным и цветистым правом Афгулистана, опиравшимся в равной степени на традиции, изыски ученых мужей и религиозные поучения. Он судил по краткому и суровому Степному Укладу, оставленному ему отцом, а там, где не находил опоры в поучениях отца, творил свою волю.

Но решения его были взвешены и справедливы. Это удивило аваханов, не ждавших от неграмотного степного царя ничего, кроме первобытной свирепости. Однако Каррас действительно вникал в суть дел и разбирал их, согласно справедливости и здравому смыслу.

Обращаясь к Кериму, его называли эмиром, но, кланяясь Каррасу, аваханы очень быстро стали использовать слова «великий правитель», не уточняя, правителем чего является этот скуластый степняк.

Каррасу же оставалось только удивляться, как много людей сохранили и жизнь и даже состояние во время разгула воинов. Наверное, они посулили что-то командирам отрядов, спрятались за каменными стенами, откупились выпивкой и малой частью своих сокровищ.

А еще все эти богатые люди поразительно легко признали законной власть нового эмира и покровительство Карраса.

У свергнутого и погибшего Бузахура не нашлось ни одного искреннего сторонника, все как будто бы только боялись вендийских меченосцев, а сейчас радовались воцарению законного наследника престола.

Вовремя предать — значит предвидеть.

Каррас не строил иллюзий насчет характера своей власти.

Скоро творить суд и расправу ему надоело, но он заставил себя высидеть до самого обеда, хотя и ворчал на затекшую спину и пересохшую глотку.

Смочить глотку помогало все то же разбавленное вино, но могучий варвар как будто совсем не хмелел.

Наконец, Каррас поднялся и громогласно объявил, что прием окончен. Он вскочил на коня и покинул город с небольшой стражей. За ним следом поехал и Керим.

На берегу реки Каррас приказал разбить лагерь.

Воины развели костер, зачерпнули воды из реки, поставили на огонь котлы. Каррас, фыркая, умылся речной водой, смывая пыль и усталость. Пока баранина в котле тушилась, он успел выпить немало сбродившего молока, попробовать хлебные лепешки.

Набросившись, наконец, на мясо, Каррас сказал.

— Наша ставка отныне будет здесь. В городе душит сам воздух. Может быть, мы будем приезжать во дворец, чтобы помогать Кериму править.

Керим молчал, вгрызаясь в баранину. Каррас ударил его ладонью по плечу.

— От городского воздуха удушье, от городского вина изжога. Я степняк, всегда был им, и всегда останусь. Так я и буду править — из своей кочевой ставки. Государь, привязанный ко дворцам, не знает, что происходит в дальних пределах. Я же буду кочевать по своим новым владениям так же, как кочевал по прежним. Следить за тем, чтобы нигде не нарушались мои законы. Да, так будет.

Керим осмелился подать голос.

— И как долго вы еще пребудете в землях аваханов, отец?

— Так долго, как захочу. — хмыкнул Каррас. — Думаю, что твои подданные еще недостаточно привыкли к моей руке.

Керим посмотрел на бурую от загара широкую ладонь