Но другие стрелки, зная, что за спинами безоружных горячат коней степные варвары, приказывали милосердию молчать.

Люди падали, пронзенные стрелами, сбивали друг друга с ног, истошно кричали и рыдали, умоляли не стрелять в них. Некоторые лучники на стенах тоже плакали, когда спускали тетиву. Податься назад было нельзя. Тех, кто пробовал так сделать, без жалости рубили страшные киммерийские всадники. Тех, кто сумел отбежать в сторону, били стрелами.

Кровь лилась потоками.

Некоторых людей в осадной толпе охватило странное ожесточение. Они возненавидели людей на стенах Гхора сильнее, чем киммерийцев с бичами. И кое-кто уже требовал, чтобы ему дали оружие, отомстить этим трусам в крепости.

Лицо эмира Бузахура перекосило от злобы и душевной муки. Он был воином и убил многих на поле боя. И многих он погубил в борьбе за власть. Но то, что творилось под стенами города, было ужасно. О такой жестокости он прежде только слышал, но сам никогда не применял такой способ ведения войны.

Нельзя было взять Гхор силами только безоружных пленников, но они приняли на себя первый удар, в их телах остались сотни стрел, которые иначе поразили бы нападавших степняков.

К полудню Каррас позволил обескровленным людям отступить. Они бессильно валились на землю, израненные, истерзанные ужасом.

Кто-то пытался хоть сейчас сбежать к лесу, спастись в долине реки. Кто-то, уже на все махнув рукой, оставался недвижим.

К седлу Керима бросился бородатый мужчина с безумными глазами.

— Эмир Керим!!! — закричал он сорванным голосом. — Эмир Керим, дай мне меч! Я не хочу умирать как баран на бойне, дай мне меч, и я буду драться!

Керим приказал дать человеку оружие, и тот, в самом деле, не бросился на него, или на стоявших вокруг степняков, а отошел к отряду верных «законному эмиру» аваханов.

Милосердие наконец-то осенило собой душу Карраса, и он приказал распустить осадную толпу, хотя сначала хотел перебить всех до последнего. Но ему все же предстояло править этим краем, нельзя истреблять будущих подданных.

Люди осадной толпы не лезли на стены, не дрались с защитниками крепости.

Но они засыпали рвы. Под их прикрытием киммерийцам, гирканцам и воинам Керима удалось многое — они подтащили к самым стенам осадные лестницы и башни, переносные стены, сплетенные из тонких прутьев и обтянутые кожами. И теперь под защитой этих переносных стен, воины готовились к настоящей атаке. По ним стреляли из луков, но деревянные стены защищали неплохо.

Потом вновь взвыли большие трубы, и армия осаждающих пошла на приступ. На город обрушился град стрел. Все защитники попрятались за щитами и стенами. И пока они искали спасения от жалящего железа, падавшего с неба, к стенам приставили лестницы, подкатили осадные башенки.

А потом, издавая душераздирающие боевые кличи, наверх полезли воины Орды.

В тесноте стало невозможно стрелять. Мечи зазвенели о мечи.

Карабкающихся по шатким лестницам осаждающих сталкивали назад, били по головам мечами и топорами, спихивали вниз копьями. На головы им бросали камни и лили кипящее сало.

Но место каждого упавшего, пронзенного, зарубленного, обваренного, занимали двое других.

Во многих местах на крепостных стенах шла самая настоящая битва. Вниз падали отсеченные руки, вырванные из живота кишки, мозги из размозженных голов. Тяжелыми кулями валились бесчувственные тела.

Никто не кричал гордых боевых кличей. Только истошный рев и визг рвался из глоток людей.

Показалось, что ярость атакующих истощилась, захлебнулась в собственной крови, и они откатились назад, оттаскивая стенающих раненых.

Но ревели трубы, и на смену им шла следующая волна.

Каррас, руководивший битвой, наблюдая за ней с невысокого холма, приказывал посылать новые и новые сотни на смену отступившим.

В первый день Гхор взять не удалось, хотя стены стали бурыми от засохшей на них крови.

Утром следующего дня Каррас приказал стрелять по городу из одного единственного метательного орудия, которое собрали по его приказу воины «великого эмира Керима». В город полетели разбухшие от разложения чернобородые головы. Стало ясно, что помощи ждать неоткуда.

Следом за головами вендийцев полетели и горшки с горючей смесью. Вспыхивавшие то там, то здесь, пожары засыпали песком, но все равно Гхор в нескольких местах загорелся. Прокаленное солнцем дерево и ткань, их которых состояли в основном дома, вспыхивали от любой искры.

Весь день прошел в перестрелках, и переговорах. Бузахур утратил вчерашнее высокомерие и как будто постарел на двадцать лет за одну ночь.

Каррас от имени великого эмира Керима требовал сдачи. Но Бузахур хотя и видел, что обречен, отказывался признать это. Ждать он мог только чуда, о чем молились во всех храмах умирающего Гхора.

Ночью головорезы-афгалы пробрались в крепость по веревочным лестницам, перерезали стражу и открыли главные ворота. Там закипел бой, продолжавшийся до полудня. Наконец, когда Солнце стояло в зените, защитники дрогнули.

В город ворвались степняки и их союзники. Бузахур с его верными стражниками продержался еще день, обороняя дворец, а в остальном Гхоре уже бесчинствовали захватчики. Жителей грабили, убивали для развлечения, насиловали и калечили.

Люди искали спасения в храмах, но их настигали и там, их резали прямо у священных огней, у жертвенников Ормузда.

Бузахур еще пускал стрелы с крыши своего дворца, еще кричал бессмысленные оскорбления врагам, но все было кончено для него и всего города.

Наконец, орудуя огромными топорами, Дагдамм и Вейлан, которых прикрывали щитами и телами три дюжины верных людей, прорубили ворота из многовекового дерева.

Сам великий каган, который во время битвы за город не разу не скрестил меч с противником, сейчас выхватил тяжелый кривой клинок, и, прикрывая сердце круглым щитом, бросился в самую свалку.

Вендийские родичи Бузахура считались великими мастерами меча, но они слишком устали и дух их был сломлен. Каррас, его сын и их телохранители расправились с дюжиной бородатых воинов в одно мгновение. Кидерн разочарованно сплюнул на изразцовый пол.

Каррас с окровавленным мечом вбежал в тронный зал Афгулистана. На троне сидел смуглолицый молодой человек, который показался могучему варвару тонкокостным и слабым. Это и был Бузахур. Он был мертв. Не желая попасть в руки врага, самозваный эмир сел на трон и вонзил тонкий кинжал в сердце. Вместе с ним ушли из жизни несколько человек в изящной одежде, должно быть какие-то придворные. Кроме Карраса в зале был только один живой человек. Это была молодая женщина, полногрудая, темноглазая, с черными волосами непомерной длины.

— Кто ты? Жена самозванца? —