Днями ждал назначения. Легко представить, сколько мыслей роилось в голове у него, и в обычное-то время склонного к размышлениям. Немудрено, что, переходя Тверскую, Алексей забыл выйти на минутку из задумчивости. Его ударило углом пролётки, отбросило на мостовую. Падение в сторону помогло избежать увечий. Другие экипажи и моторы успели кто остановиться, кто — отвернуть. Но с головой Алексея случилось сильное сотрясение.

Не беда бы, однако повреждение, нанесённое за пять лет до того грабителем, снова дало о себе знать. Извольский потерял память, почти утратил способность членораздельно говорить и не подавал признаков того, что хорошенько понимает происходящее. Разум Алексея помутился и остался непоправимо увечным. День за днём, год за годом пациент клиники для душевнобольных оставался вял и равнодушен ко всему.

— Знаешь, его отец жив. Преспокойно укатил в эмиграцию.

— Он так равнодушен к собственному сыну?!

— Как я понял со слов кухарки и врача, Кондратий Андреевич поверил, что Алексея не вылечить. Он мысленно похоронил сына…

Бродов чувствовал, что не заснёт: тяжёлое перевозбуждение им владело. Посидеть бы ещё в одиночестве и хорошенько подумать. Но вот беда: думать было решительно не о чем! Пришлось улечься в кровать в обычное время. Таня, утешая, обняла его. Тело привычно спутало добросердечие супруги со страстью. Но Николай, благодарно поцеловав жену в макушку, поторопился отвернуться на другой бок: решил, что дать волю инстинкту сегодня — будет не по-человечески. Таня напоследок нежно провела ладонью по его плечу и убрала руку. Бродов опять подумал со смесью уважения и досады: она по-житейски большая умница, ну отчего же у неё нет интересов? Отчего ей не скучно так жить?!

И час, и два, и три Николай лежал без сна. В голове без перерыва крутилась одна и та же навязчивая фантазия: он всё представлял, о чём говорил бы с безумцем, если бы встретил хоть малейший отклик на обращённые к тому речи. Мысленно он всё уговаривал Алексея, что надо вернуться в сознание, что это совсем не страшно, что это интересно, в конце концов. Вспоминал самые яркие и самые весёлые моменты их совместных поисков и в мыслях пересказывал их другу. Старался найти точные слова и построить из них короткие, броские фразы — такие, чтоб обязательно пробудили спящий разум. Старался вообразить, на что и каким образом Алексей, наконец, отзовётся.

В глухой ночной час сознание, видно, стало всё же мутиться дрёмой. Фантазия сменила своё направление. Воображаемый Алексей ответил, но ответил не как живой человек — как покойник: что будто он давно и далеко ушёл уже от бренного тела, что у него теперь совсем иная жизнь. «Помнишь, мы читали и гадали, что же будет по ту сторону? Так вот: я есть, и могу жить снова, но теперь — по-другому».

Николаю почудилось: он ясно понимает туманные речи друга. Он решил, что Алексей толкует о новом рождении. Припомнилось романтическое увлечение Алексея Кондратьевича идеей переселения душ — не от глубокого изучения восточной мудрости проистекавшее, а от чтения взахлёб Бальмонта и Киплинга да броских статей из «Мира приключений» и «Жизни для всех». Интереса друга к поэзии Николай не разделил, а всякие необычные идеи его, конечно, живо трогали.

Он вдруг попросил: «Приходи ко мне ребёнком!»

Услышал — или угадал — тихий и, как всегда бывало, немного скованный смех. Короткий ответ «прозвучал» с симпатией, но твёрдо: «Нет». — «Почему же?» — «Ты будешь плохим отцом». Алексей улыбался мягко и иронично. «Я? Плохим отцом?» Николай был глубоко изумлён. Задохнувшись от удивления, едва не проснулся. Он считал себя человеком ответственным и незлым, вполне способным заботиться о близких. Всё же не проснулся. На грани яви и дрёмы воображаемый диалог продолжился: «Тебе всегда будет важнее дело. Всегда». — «Я никогда не брошу тебя, не предам». — «Ты не предашь. Тут нечего и обсуждать. Ты не понимаешь».

Николай, сбитый с толку, почти уже пришедший в себя, всё-таки ждал объяснений от мысленного собеседника. Вновь почувствовал, как тот мягко и иронично усмехается. «Ты всё равно не узнаешь меня». — «Как такое возможно? Узнаю!» — «Посмотрим…»

Николай окончательно проснулся оттого, что по лицу бежали слёзы и щекотали щёки, нос. А может, судорожный всхлип разбудил. Никуда не годится! И так состояние отвратительное, а от слёз ещё тошнее. Когда они помогали-то? Да никогда, даже в голоштанном детстве. Бродов решительно выбрался из-под одеяла и отправился на кухню — умываться, стоять босиком у холодного окна — в общем, приводить себя в порядок.

Уже рассвет брезжил, и пора было собираться на службу.

Два дня прошло после посещения лечебницы для умалишённых. Бродов успел освоиться с горьким открытием и заставил себя переключиться с грустных мыслей на текущие дела.

— Колюшка, мне нужно хорошенько поговорить с тобой! — сказала Таня после ужина.

Голос жены прозвучал напряжённо, брови поднялись домиком. О чём это она?

— Можно сейчас?

— Давай! — пригласил он со всей доступной приветливостью.

— Я вот о чём… Ты, наверное, хотел бы… — Жена запнулась. — Ты ждёшь, наверное… У нас до сих пор нет детей. Тебя это, наверное… Ведь ты, наверное, давно ждёшь!

Побледнев и покрывшись одновременно красными пятнами, Таня то прятала глаза, то смело встречала взгляд мужа. У того неприятно, сбивчиво запульсировало в висках — от волнения, от ожидания трудного разговора.

Что значит её вопрос? Она хочет сообщить, что беременна? Или наоборот: была у врача, и тот сделал ей какой-нибудь неутешительный прогноз? Как ответить, чтобы не огорчить?

— Я не думал об этом.

Ответ практически честный, если не считать позапрошлой ночи, когда Николай, поддавшись пустому мечтанию, представил, будто друг мог бы родиться снова, причём в качестве его собственного сына.

— Совсем не думал? — удивилась жена. — Неужели правду говоришь?!

Бродов кивнул и промычал утвердительное «угу». Тут он вдруг сообразил, что сказать дальше.

— А ты сама что думаешь? Хочешь? Переживаешь?

— Очень переживаю. Мне всё кажется, что тебе этого не хватает, что ты скучаешь…

— Подожди про меня! Ты сама-то что? Как?

Николай подбирал наиболее расплывчатые формулировки, чтобы заставить Таню высказаться определённее. Он подался вперёд, обхватил сжатые ладони жены своими.

— Сама… Я не знаю… Я прямо извелась! Ведь так неправильно. Мне стыдно, что я всё никак не могу…

Николай мягко улыбнулся.

— Подумай! До революции мы не успели, и к лучшему. Страшно представить: в голод, в холод… Мы с тобой два года жили впроголодь, еле живые таскались. Откуда получиться ребёнку? Какой тут стыд? Только-только налаживается жизнь, — опять он улыбнулся. — Отъедаемся потихоньку.

— Я сходила к врачу, — наконец выпалила жена. — Он сказал,