— Игорь ждет в машине.

Я предложил:

— Позовите и его.

— Но он не родственник…

— Скажите медикам, что он брат больного. Никто ж не сможет проверить. Если начнется вымогательство, будет больше свидетелей.

— Ну какой шантаж, весь город за Ромой следит. И Москва… — Лялина посмотрела на деда. — Это вы подняли шумиху в Москве?

Дед кивнул и напомнил:

— Зови Игоря. Мы ждем у входа.

Лялина побежала по больничному парку к железным воротам. Вспомнились мобильные телефоны из будущего. Какая штука удобная: где бы ты ни находился, набрал человека, все рассказал, оп — и он на месте. А тут бегай по соседям, выпрашивай.

Вернулась Анна в сопровождении Прудникова. Мы с дедом остановились возле двух «опелей» — «Кадета» и «Омеги». Игорь Олегович молча нам с дедом пожал руку, распахнул дверь больницы и зашагал на второй этаж, говоря на ходу:

— Они не имеют права нас не пускать. Все эти распорядки — чисто для удобства врачей. Так что будем требовать. Имеем право!

Лялина предположила:

— По-моему, если уж нас пригласили, то как раз для того, чтобы мы прошли в отделение.

Получается, что только милиция сейчас имеет какие бы то ни было права. И еще те, у кого оружие. То есть кто сильнее, тот больше прав. У врачей тоже есть права, потому что в их руках чужая жизнь.

Белая дверь в отделение была закрыта, и Игорь постучал. Выглянула девушка с рыжими кудрями, выбивающимися из-под колпака.

— Нам назначено посещение, — заявил Прудников. — Мы родственники Романа Мартынова.

Каждый раз, когда дед слышал эту фамилию, он напрягался. Ему было неприятно, что сын отрекся от его фамилии и даже имя сменил.

— Минутку, скажу Валерию Степановичу.

Дверь закрылась, щелкнула щеколда.

Помнится теща, очень суеверная женщина, говорила, что, меняя имя, человеку ломают судьбу, и он никогда не будет счастливым.

Я всегда улыбался с ее загонов, теперь же память подсовывала самые уродливые псевдофакты, чтобы подпитать мой страх. Да и сама больничная атмосфера не располагала к выздоровлению. Люди, выживающие в таких больницах, делают это вопреки логике. Как и самоотверженны сотрудники, которые вытаскивают людей с того света. Казалось бы, все здесь говорит: «Оставь надежду, смертный! Дабы привыкнуть к земле, узри облупленную краску и треснувшие перила. Смотри на состарившийся унитаз с желтой коркой. Здесь все гниет и медленно умирает. Мухи между стекол. Плитка отваливается от стен. Гниют и скрипят половые доски».

Фантазия не успела разгуляться — к нам вышел лысоватый мужчина с обвислыми щеками и печальным взглядом, представился:

— Валерий Степанович Русак.

Пока он пожимал руки взрослым, я заметил дорогие часы на его запястье. Остановив на мне взгляд, Русак сказал:

— Мальчик, тебе лучше подождать здесь.

— Нет, мальчик пойдет с нами, — настоял дед. — Это сын Романа.

Русак скользнул в отделение, кивнул на пожелтевшие от старости халаты, висящие у входа.

— Наденьте, пожалуйста. И тапочки. У нас стерильно.

Мне достался халат с бурыми пятнами — то ли ржавчина, то ли кровь не отстиралась. Мы переобулись и пошли за врачом по коридору. Он ступал осторожно, будто боялся потревожить больных, и все тоже начали идти на цыпочках мимо дверей с прозрачными окошками, они напоминали раздаточные, но застекленные.

В палатах было около шести кроватей — я не останавливался, чтобы сосчитать их: таращиться казалось неприличным. Больные лежали под капельницами, некоторые стонали, отходя от наркоза. Мимо пробежала медсестричка с капельницей — мы посторонились. В третьей палате обзор загораживала седая тетка с жидкой косой и еще одна, темноволосая, они что-то рассказывали больным.

Мы миновали ординаторскую, кабинет завотделением с табличкой «Русак В. С.», сестринский пост. Врач остановился у ближайшей от поста двери.

— Это здесь. Тут тяжелые больные, я бы не рекомендовал заходить.

Мы уставились окошко. Из-за двери доносился писк медицинского оборудования, и кроватей было четыре. Отца я узнал не сразу из-за кислородной маски на лице. Бледный до синевы, с ввалившимися глазами, похожий на утопленника, он лежал у двери справа, накрытый белой простыней. От его кровати тянулись провода к оборудованию, и катетер — в утку.

Глаза Лялиной увлажнились, и она отвернулась, но лицо осталось неподвижным, как у куклы. Как ей это удается?

— К сожалению, Роман по-прежнему находится в коме и подключен к ИВЛ, — вполголоса проговорил врач. — Не буду вас ни обнадеживать, ни пугать. Просто факты: чем дольше человек в коме, тем меньше шансов из нее выйти. За такими больными нужен особый уход, и только в стационаре, иначе образуются пролежни, — он не смотрел никому в глаза, уставился на стену, словно там был только ему видимый телетекст. — Их нужно обрабатывать, больного — переворачивать и мыть. К тому же аппаратов ИВЛ у нас мало, и мы не сможем на нем держать Романа долго.

— Давайте прямо, — командирским голосом заявил Игорь.

— Завтра утром мы отключим Романа от аппарата, который помогает ему дышать, — спокойно сказал он, и Анна стиснула пальцы на плече деда.

Врач продолжил:

— Но давление и пульс у него в норме. С большой вероятностью, он сможет дышать самостоятельно. Но риск есть. К тому же нужны дорогостоящие лекарства и уход. Я составил список, идемте в кабинет, он там.

Против списка никто не возражал. В стране был дефицит всего, больницы не снабжались и не ремонтировались, потому больными покупалось все: от спирта и ваты до капельниц и лекарств. Что оставалось, добросовестные медики расходовали на малоимущих, недобросовестные — продавали налево.

Скоро выяснится, Русак — господин или товарищ.

— Мы можем как-то поспособствовать тому, чтобы его не отключали? — дрожащим голосом спросила Анна.

— Нужно созывать врачебный совет, — сказал Русак. — Думаю, многие будут за отключение. Мальчик, подожди в коридоре, — с долей брезгливости Русак указал на выход, я направился туда, но вернулся, как только захлопнулась дверь кабинета.

Мимо меня пробежала процедурная медсестра. Прошли две женщины, седая с косой и темноволосая, которые были в палатах. И по баптистским брошюрам в руках я понял, что это не родственники больных. Это, в рот им ноги, сектанты!

Сюр. По отделению реанимации шастают сектанты и ссут в уши больным, которые на грани жизни и смерти. Не хватает только кота, выходящего из операционной с куском мяса в зубах.

Я привалился к стене, навострив уши. Донеслось монотонное бормотание Русака, возглас Лялиной:

— Сколько? Двадцать