Перед тем, как уйти, он закинул в рот еще кусок шоколада.

В окно я смотрел, как зажглись фары его «Запорожца», и он потарахтел прочь.

С уходом Прудникова проблема снова стала выпуклой и осязаемой, она будто бы черпала силу в темноте. Можно было бы попытаться уснуть, но я знал, что ни у кого не получится, потому на море мы все-таки сходили. Правда, стоило огромных усилий сдвинуть маму с места. Очень чувствовалось, что ее душа, как полинявший краб, съежилась и забилась под камень.

Лялина могла хотя бы быть рядом с отцом на правах жены, узнавать о его состоянии из первых уст, маме же оставалось только ждать. Слишком мало прошло времени, она еще не переболела и не отпустила его. Шутки ли, вся жизнь на мужа опиралась, пусть несчастливая и перекошенная, а потом вдруг — р-раз!

Потому мы чуть ли не домкратом ее со стула сковырнули и поволокли на море.

Нам всем удалось ненадолго отвлечься, мама же — имитировала радость, ей хотелось отдаться своему несчастью. Видимо, она считала, что не имеет права показать отчаянье, потому что ответственна за нас, должна быть примером и все такое. Но психологически Наташка старше ее, мама только учится ходить самостоятельно, не держась ни за чью руку.

Пока Наташка и Борис плескались, и даже брызги воды светились в воздухе, я подошел к ней.

— Все будет хорошо, ма. Могло быть хуже, причем намного. Вспомни, что еще месяц назад ты готовилась если не к смерти, то к тяжелой операции, в доме было шаром покати, и надеялась ты только на чудо. И чудо случилось. — Я запрокинул голову. — Посмотри, какое небо! Знаешь, что такое Млечный путь?

— Нет. Что?

Ее ответ меня убил и настолько шокировал, что я забыл вдохнуть. Мама — и не знает про Млечный путь? Может, она и про рукава галактики не знает? Как же ей объяснить тогда?

— Галактика, ну, место в космосе, где находится наша Земля, и солнечная система, и миллионы других звезд и планет, имеет форму диска и как бы уплощенная. Мы находимся с краю, и когда нет света и луны, то смотрим на всю галактику как бы сбоку, сквозь толщу звезд. Вот это белое в небе — и есть плохо различимые звезды.

Это я узнал в прошлом году, когда нашел старый учебник астрономии и зачитал его до дыр. А в одиннадцатом классе она была моим любимым предметом, правда, вела ее нудная физичка, и только раз в неделю.

Домой мы пришли в начале третьего. Свет так и не дали. Мы смыли соль, упали на кровати… Но уснуть не дал проклятый рой мыслей. А кога все-таки пришел долгожданный сон, мне снился кошмар, что отец умер, и от меня все отвернулись, ведь это я во всем виноват.

Проснулся я на рассвете раньше всех. Лежать было невыносимо, и я отправился бродить по улице. Ноги сами принесли во двор Ильи, но было рано, и я уселся на качелях детской площадки. Качнулся — скррр-скррр — и бросил это дело, чтобы не будить тех, кто еще спит.

Но большинство уже проснулось, люди брели на работу, вели детей в расположенный неподалеку садик.

Из окна Ильи просматривался двор. Видимо, он меня заметил, потому что спустился вместе с Яном, который, очевидно, ночевал у него в квартире. Остановился в стороне, зато Ян не постеснялся подойти, положил руку мне на плечо.

— Он будет жить, вот посмотришь.

Выходит, все уже всё знали. Неудивительно, поселок-то, хоть и растянутый, но небольшой.

— Ты, наверное, хочешь позвонить и узнать, как он? — поинтересовался Илья. — Пойдем.

— А родители проснулись? — спросил я.

— Они встают в восемь по будильнику. Сейчас завтракают, ты не помешаешь.

Поднимался я не спеша и вспоминал, как вел Яна знакомить с Ильей. Он испытывал нечто похожее — когда надо знать, но вдруг скажут то, что ты услышать не готов?

Хотелось, чтобы это сделал кто-то другой. К тому же записку с телефонами я не взял. Но номер реанимации прочно впечатался в память.

В прихожей я подошел к телефону и принялся не спеша крутить диск. Последней набрал восьмерку и приготовился слушать гудки, но трубку сразу же сняли:

— Здравствуйте, это отделение… — начал я.

— Квартира.

Связь прервалась, и я ощутил облегчение. Если и узнаю — не сейчас. Я набрал те же цифры, только вместо восьмерки — девятку. И снова женский голос, но в этот раз уставший.

— Отделение интенсивной терапии, — сказала женщина как-то обреченно.

Слова мгновенно застряли в горле, и я промямлил:

— Здравствуйте… Роман Мартынов… Я его сын.

— Состояние стабильно тяжелое, в сознание не приходил, — ответила она так, словно говорила это сегодня уже десятый раз. — Посещения запрещены. Он все равно вас не услышит. До свидания.

— Без изменений, — отчитался я Илье и Яну, обернулся на скрип петель.

— Идем пить чай с нами, — предложил выглянувший Леонид Эдуардович.

И я пошел, потому что с людьми легче, чем одному.

Пока тетя Лора накладывала мне манку, которую Ян с аппетитом поглощал, хозяин квартиры говорил:

— Понимаю, что слова тут не помогут. Но все-таки… Не вини себя. Ты все сделал правильно.

Я кивнул.

— Спасибо за поддержку.

Доев, Ян вприпрыжку помчался в комнату, где работал телевизор. Я проводил его взглядом и подумал, что он ведет себя в квартире Каретниковых, как дома. Выходит, они забрали его к себе?

— Илья, помоги, пожалуйста! — позвал Ян, и Илья нехотя нас оставил.

— Тебе спасибо, — проговорил Каретников, проследив за моим взглядом, — за то, что помог этому мальчику. Мы всегда хотели двоих детей, но не сложилось. Теперь у Ильи есть брат, которого ему так не хватало.

Я ушам своим не поверил.

— Вы собираетесь его…

Он приложил палец к губам.

— Это сложная процедура и ответственная. Мальчик талантливый. Ближе к сентябрю ему скажем. Так что не волнуйся о том, что он нам надоедает. Не надоедает. Уже свой почти.

— Как же это здорово! — улыбнулся я, подумав, что новость не просто хорошая, она прекрасная!

Каретниковым есть чему научить мальчишку. Мало того, у них в семье лад, и дети из таких семей обычно знают, как