Солдаты из дивизии СС вкупе с местной полицией схватили одного больного старика. При его помощи они надеялись напасть на след деда Улея и уведенных им жителей, но безрезультатно. В дальнем бору при подходе к непроходимому болоту майор Краузе обнаружил на стоянке лишь дым гаснувших костров да огромный кусок бересты с надписью углем: «Фашистский прохвост! Лови-ка лучше Гитлера за хвост».

Сорвав с дерева бересту, Краузе в ярости растоптал ее и измученно опустился на болотную кочку. С мундира его и сапог стекала болотная грязь. Обозленные, красные от бессонницы глаза его тупо смотрели на тропинку в болотной ряске, по которой проклятый старик увел свое «войско». Конечно, если бы батальон захватил хотя бы несколько десантников или партизан, он не гонялся бы по болотам за бабами да престарелыми мужиками. Он уже дважды докладывал по радио командиру полка, что в полосе действий батальона лесных банд нет. Но из штаба полка с издевкой отвечали: «Ищите! Иначе чем вы можете оправдать потери солдат фюрера, расход боеприпасов». И в самом деле, чем?..

Темнота сгущалась. Болото дышало прелью и могильным холодом. Из олешника доносился режущий душу скрип сухого дерева. Точно так скрипел гроб с телом командира соседнего батальона, когда его опускали в могилу вчера… А может, это только казалось…

Нет! В это болото он, Краузе, не полезет. От болота пахнет могилой. Туда не лезут даже собаки. Проводники нещадно бьют их, бросают вперед, но они виновато скулят и возвращаются назад.

— Господин майор! — обратился один из проводников, державший на поводе мокрого дрожащего пса серой масти. — Собаки выбиваются из сил. Дальше идти не могут.

— Вернуться в бор! Разжечь костры! Обсушиться. Пленного старика ко мне!

Под охраной двух эсэсовцев пленного старика лет семидесяти, рослого, но очень поджарого, в деревенском кожухе и чеботах подвели к одному из первых разгоревшихся костров, где отогревался Краузе. Майор неплохо вызубрил русский язык в военной академии и поэтому начал допрос без переводчика:

— Старый человек… — вежливо, почти ласково заговорил майор Краузе. — Будем откровенны. Положение ваше тяжелое, почти безнадежное. За связь с партизанами, а она доказана, — вы шли с партизанами, мы вправе вас расстрелять.

— Никаких партизанов я не знаю и не ведаю, — ответил старик. — Я шел со своими братами-гуменцами. Куды оны шли, туды и я шел…

Краузе пропустил слова старика мимо ушей.

— Да, да, старина. Мы можем вас пах-пах — и могила. Но мы, офицеры великой Германии, гуманны. Мы разрешим вам жить, видеть этот лес, ваша прекрасная река Березина, ваш замечательный болото, — Краузе с отвращением поморщился. — О! Мы знаем! Вы любите свои эти болота. Не так ли?

— А кто же их не любит, свои речки-то да болота, — вздохнул старик. — С ними вся жизнь наша связана.

— Вот видите. Вы тоже с нами согласны. Какая радость ходить сюда за грибами, клюквой… Вы любите грибы, жаренные в сметане, в коровьем масле?

— Отжарили, — опять вздохнул старик.

— А кисель из клюквы? О! Это наслаждение. Это высший класс витамин! И все это мы разрешаем вам, даем… Берите, пользуйтесь, наслаждайтесь.

— Отнаслаждались. Ни тебе грибов, ни клюквы… Все позабирали…

— О, старик! Германская армия забирает все только у тех, кто не подчиняется новому порядку. Но того, кто помогает нам и хорошо служит великой Германии, мы не трогаем. Вы тоже можете стать почетным и богатым стариком! Вас ждет высокая награда. Вас примет сам гауляйтер Белоруссии и вручит Железный крест от фюрера!

— Стар я ходить по вашим ляйтерам да хвюлерам… И крест, ежели деревянный… Скоро уже спонадобится. А железный мне ваш ни к чему. Я не пес, какому вешают побрякушки на шею.

— О! Я вижу, вы подумали, что мы вас покупаем, заставляем на нас работать. Ничего подобного. Нам нужна от вас ничтожная, малая услуга. Скажите нам, как называется это болото?

— Болото оно и есть болото, — ответил угрюмо, глядя куда-то в свое, старик.

— О, нет. Вы не поняли нас. В Белоруссии очень много болот, но мы знаем, что у каждого тут есть свое название. Вот мы и желаем знать, как называется это.

— Заблудились, значить… Не знаете, куда зашли, горемышные, — покачал головой старик. — Вот оно какое дело. Вот какая оказия.

— Да, да, оказия… Подскажите… Мы это оценим. Хорошо оценим. Высоко!

— Рад бы, да кто ж ведает, как оно прозывается. У нас свое прозвание: ближнее, дальнее, глыбокое.

Краузе видел, что старик хитрит, и сам принял его игру.

— Да, да. Я охотно верю. Вы не знаете. Но скажите, клюква на этом болоте есть? Вы на этом болоте ее собирали?

— Не помню. Може, есть, а може, и нет. Скорее всего, не водится, не растет.

— Откуда вы знаете, что на этом болоте не растет?

— Запросто. Болот у нас, как сами зволили заметить, множество. А разве про все упомнишь.

— Но возможно, знает об этом тот, который увел жителей Гумны в эти болота?

— А кто ж его ведает. Можа, и знает. Ты его спроси, барин.

— Он у вас что… бывший военный? Бывший офицер?

— Можа, и охвицер. Кто ж его знает. Нам-то оно какое дело? Ведет и ведет. Лишь бы увел от беды подале…

— Какой беды?

— Да от вас же. Вы же несете нам что? Беду. Слезы. Горе… Кто ж с вами будет лобызаться? Разви выродок какой, паскуда.

Краузе выхватил у солдата, сидящего рядом, автомат и ударил старика по лицу прикладом. Старик упал. Но тут же поднялся. Кровь залила его щеку.

— Ирод ты окаянный. Не будет тебе и на том свете прощения. И всем вам, кто пришел на нашу землю, на Березину…

— Расстрелять! Живо! Утопить в болоте!!! — закричал, брызжа слюной, Краузе.

Несколько солдат подхватили старика под руки. Майор остановил их:

— Айн момент! Я даю ему последнее слово. Возможно, этот старый осел все же захочет жить и ухаживать за своими внуками. Ну! Мы ждем. Говори!

— Скажу, чего же… Плохи ваши дела, пришлые господины. Дюже плохи, коль вы дряхлого, больного старика принимаете за партизана. Ну, ладно. Стариков и старух вы побьете. А тех, что ушли на восток да за болото? Вить они вернутся! Обязательно воротятся! И за все, за все до кровинки, до спаленного бревнышка спросят с вас, паразитов!

Старик хотел сказать еще что-то, но ему не дали. Его брезгливо подхватил сам Краузе и, торопясь, точно боясь, что он вырвется и убежит или, пуще того, у самого лопнет сердце от злобы, и он не успеет рассчитаться с этим полумертвым наглецом