Джованна дает указания, передвигает вазы, свечи, сурово отчитывает служанок, которые, по ее мнению, слишком медлительны. Достается даже Винченцо, который своими шутками раздражает слуг, занятых украшением дома. Джованна велит ему пойти поиграть на скрипке, но вскоре жалеет об этом и просит сына прекратить «эту пытку».

Наконец приезжает доктор. Камердинер помогает Иньяцио раздеться для осмотра. Джованна понимает, что дело серьезное. Видит по лицу врача, когда Иньяцио говорит о симптомах. И еще Иньяцио очень исхудал.

Джованна выходит из комнаты, опустив голову. Волнение будто материализуется. Ей очень, очень страшно.

Донна Чичча уже ждет, обнимает ее, крепко прижимает к груди. Впрочем, она всегда была Джованне как мать, всегда утешала, когда та в этом нуждалась.

– Ну же, успокойтесь. Доктор еще ничего не сказал…

– Он так изменился, – шепчет Джованна. Закрыв глаза, прикладывает ладонь к губам, словно боится, что тревога вырвется наружу.

Вскоре Джованну зовет врач. Донна Чичча подталкивает ее вперед, закрывает за ней дверь, молитвенно складывает руки.

– Ваш муж, синьора, очень слаб. Я возьму у него мочу и кровь на исследование. Ему нужна легкая, но питательная диета, чтобы восстанавливать силы. И отдых. Он должен отдыхать, много отдыхать.

Доктор, высокий, с сединой на висках и крупным носом в фиолетовых капиллярах, поворачивается к Иньяцио и сурово произносит:

– Никаких поездок, сенатор. Вам нельзя переутомляться.

Иньяцио кивает. Он сидит на кровати, старается не смотреть на Джованну, чтобы она не разволновалась еще больше.

Не хочет, чтобы она знала, о чем сказал врач: резкий запах пота, сухая, тонкая, как бумага, кожа, резь в глазах, усталость, потеря веса и бессонница – симптомы того, что его почки устали и с трудом очищают кровь.

Пока доктор разъясняет Джованне лечебную диету – еда на пару, молоко, травяные отвары, железо для кроветворения, – Иньяцио просит камердинера принести из кабинета бумагу и перо. Джованна укоризненно качает головой, но Иньяцио мягко останавливает ее:

– Несколько писем. Не могу же я бросить все дела…

Оставшись один, он пишет Абеле Дамиани, советуя другу не упускать из виду почтовые концессии: конечно, сейчас всеми почтовыми перевозками ведает «Генеральное пароходство», но через год договор истекает, а дому Флорио крайне необходимо его продлить. В другом письме напоминает Карузо, что ждет подробностей о том, как идет модернизация цеха по хранению тунца на Фавиньяне.

Вдруг за дверью раздается голос:

– Папа!

Входит Иньяцидду, вид у него очень серьезный, в голосе тревога. Он ставит трость у дверей, шляпу бросает на кресло, а Нанни ловит на лету плащ, который чуть не падает на пол.

Иньяцидду останавливается перед кроватью, хочет присесть в ногах у Иньяцио, нерешительно спрашивает:

– Можно?

– Конечно! Садись. – Отец слабо улыбается, хлопает рукой по одеялу. – Просто я немного устал.

Иньяцидду садится.

– Ну, что там на пьяцца Марина?

С прошлого года они работают вместе, Иньяцио даже оформил на сына генеральную доверенность на ведение дел дома Флорио. Однако он всегда рядом, деликатно, но твердо поддерживает сына, и это устраивает их обоих.

– Все как обычно. Лагана твердит: чтобы получить новые контракты, нужно улучшить сервис, обновить пассажирские каюты и повысить зарплату персоналу. Хотя он в курсе, что нам приходится на всем экономить, ведь государственные субсидии минимальны, и мы не справляемся со всеми расходами. Хорошо еще, что можем ремонтировать пароходы у себя на заводе «Оретеа»…

– А винодельня? Что там нового?

Сын опускает голову, разглаживает простынь.

– Все хорошо, папа, не беспокойся. Как раз сегодня пришло письмо от мистера Гордона. Директор утверждает, что идея Антонио Корради работает. Помнишь, он предложил запечатывать пробку в бочке металлической пломбой? Теперь бочку нельзя открыть незаметно, сразу будет видно, что она взломана.

– Превосходно. Лису хитрость кормит, – говорит он.

Иньяцидду смеется.

Иньяцио садится. Ему уже лучше. Возможно, доктор прав: нужно меньше работать, больше отдыхать. Одним словом, делегировать полномочия. Он просит подать ему кашемировый халат.

– Пойдем прогуляемся по саду.

– Вообще-то уже смеркается, – сомневается Иньяцидду.

– Главное, чтобы твоя мать нас не увидела. Кстати, где она?

– В зеленой гостиной, с донной Чиччей и служанками читает молитву Мадонне, – пожимает плечами юноша. – Чем ей еще заниматься, кроме молитв и вышивания?

– Иньяцидду… нельзя так говорить о матери, – упрекает отец.

– Ей надо было идти в монастырь.

Иньяцио усмехается, смотрит в окно: необычно теплый для декабря день переходит в вечер. На парк – голый, тихий, прибранный садовниками – опускаются сумерки, и только ветер, запутавшийся в ветвях деревьев, напоминает о том, что сейчас зима. Иньяцио представляет себе, как тихо сейчас на дорожке, ведущей к вольеру, где живут дрозды, попугаи и большой беркут.

Он встает с кровати, опираясь на руку сына.

Ему вспоминается, как отец упомянул однажды о болезни Паоло, своего отца. Винченцо мало об этом говорил, и то немногое, что знал Иньяцио, он знал со слов бабушки Джузеппины, мир ее праху. Все, что осталось от деда Паоло, – могила на кладбище Санта-Мария ди Джезу.

Но одно событие оставило в памяти Иньяцио неизгладимый след: как-то давно отец привел его к старому дому, рядом с которым росло лимонное дерево. Это был дом, где от чахотки умер Паоло Флорио. Винченцо, его сыну, было тогда восемь лет, и он остался на попечении своего дяди Иньяцио. По спине Иньяцио пробежал холодок. Его сыну Винченцо сейчас почти восемь лет.

* * *

Рождественские праздники проходят умиротворенно, но только внешне. Каждый вечер вилла в Оливуцце – гостеприимная, теплая – сияет в центре парка: свет лучится из ее окон, подчеркивает контуры кустарника, обрисовывает поднимающиеся к небу пальмы.

Свет проникает во все комнаты, даже самые отдаленные, словно Джованна велела слугам зажечь все лампы, все светильники, чтобы победить тьму. Гости собираются вокруг новогодней елки, украшенной красными свечами: Джулия и Пьетро с маленьким Джузеппе, которому полтора года, и его братишкой Иньяцио, родившимся 22 августа, а также сестра Иньяцио Анджелина и ее муж Луиджи Де Паче. Семейство Мерле, однако, как часто бывало, осталось в Марселе: после смерти Аугусто Мерле, свекра Джузеппины, они ни разу не приезжали на Сицилию. Однако Джузеппина, Франсуа и их сын Луи Огюст, совсем уже взрослый, прислали родственникам сундук, полный подарков.

В последнее время Джованна всячески старается занять голову и руки: похлопотала о традиционной раздаче подарков беднякам и вещей для младенцев из бедных семей, прося всех молиться за нее и ее семью; позаботилась о девочках из вышивальной мастерской, занятых подготовкой приданого для свадеб, назначенных на весну; сама развлекала гостей, отвлекаясь лишь на молитву, на которую собирала всю домашнюю прислугу.

Джованна делает все, чтобы