европейской культуре, то оно достигало обратного резуль­тата. Власть, наносившая удары, не могла просвещать: молот, под­нятый для сокрушения обособленной культуры, только ковал ее. Гонимые страстно цеплялись за старый быт, который подвергал­ся нападению, за все его устои, даже за его ветхие подпорки. Внешнему деспотизму разрушения противопоставлялся внутренний деспотизм охраны, та суровая бытовая дисциплина, которой безро­потно подчинялись массы, но под игом которой стонали единицы, передовые умы, предтечи будущего обновленного строя.

Правительству удалось окончательно дезорганизовать еврейс­кую общину и деморализовать кагал, превращенный в полицию для ловли рекрутов и выколачивания податей. Но масса, проклинавшая кагальников, еще не утратила веры в своих духовных вождей — рав­винов и цадиков, столпов старого порядка. Они ревностно охраняли старый строй семьи со всеми его патриархальными пережитками. Несмотря на запрет (по Положению 1835 г.) жениться ранее 18 лет и выходить замуж ранее 16, ранние браки не прекращались. Родители сочетали браком детей 13—15 лет. Хедерный мальчик делался часто мужем и отцом, обыкновенно продолжая учиться в хедере или иешиве и после женитьбы, находясь под тройною опекою отца, тестя и учителя. Не было привольной юности у еврейской молодежи. Юность уныло цвела под тяжестью семейных оков, под гнетом нужды или материальной зависимости. Дух протеста, порывы обновления, про­буждавшиеся в иных молодых душах, глохли в тисках веками нала­женной дисциплины. Строго каралось малейшее отступление от обы­чая, обряда, старых приемов мышления. Короткий сюртук, подстри­женная борода считались уже признаками опасного вольнодумства. Чтение книг просветительной еврейской литературы и тем более ино­язычных жестоко преследовалось. Схоластическая школа подготов­ляла непригодных к жизни людей, и во многих семьях энергичные жены добывали торговлею средства к существованию, в то время как мужья витали в эмпиреях в раввинском «бет-гамидраше» или хасид­ском «клаузе».

В Литве талмудизм поглощал всю умственную энергию мужской молодежи. Синагоги служили во внемолитвенные часы «домами учения»; местный раввин или приватный учитель читал в них лекции Талмуда (Schiur), которые разучивались толпами иешиботников. Большие иешивы Воложина, Мира и других городов выпускали ты­сячи талмудистов. Умственность, эрудиция, диалектическое остро­умие ценились здесь выше всего. Но как только изощренный талму­дическою диалектикою ум обращал свое острие против установив­шегося образа мыслей или устремлялся в сторону живого знания, «внешних наук», его останавливали угрозою отлучения и преследо­ваний. Поучительна в этом отношении судьба одного из замечательнейших талмудистов того времени, рабби Менаше Ильер или Бенпорат (1767—1831; провел большую часть жизни в местечках Сморгони и Илье, Виленской губернии). Не выступая из круга орто­доксии, Менаше пытался в этом кругу хоть несколько расширить го­ризонт мысли. Когда он путем анализа дошел до вывода, что текст Мишны во многих местах неправильно истолкован Гемарою, и со­общил этот вывод своим ученикам, он едва не был предан херему в собрании литовских раввинов. Почувствовав склонность к матема­тике, астрономии и философии, Менаше для изучения их решил по­ехать в Берлин, но по дороге, в Кенигсберге, его остановили земля­ки, ездившие по коммерческим делам в Пруссию, и разными угроза­ми заставили его вернуться. В 1807 г. Менаше выступил с книжкою «Решение вопроса» («Pescher dаwaг»), где излил свою скорбь по по­воду оторванности раввинов от действительной жизни и живого зна­ния. Еще во время печатания книжки в Вильне фанатики грозили автору тяжелыми последствиями, но угрозы его не остановили. Пос­ле выхода книги в свет многие раввины ее сжигали и всячески пре­пятствовали ее распространению: голос «еретика» был заглушен. Позже, живя временно в волынском гнезде хасидизма, Менаше стал печатать свой религиозно-философский трактат «Alfe Menasche»; но типограф, узнав по первым отпечатанным листам о еретическом со­держании книги, сжег их вместе с рукописью. Автор с трудом воестановил текст казненной книги и стал печатать ее в Вильне (1822), но и тут не обошлось без вмешательства раввинской цензуры. Ви­ленский раввин Саул Каценеленбоген узнал перед выходом книги в свет, что в одном месте там доказывается право духовных вождей каждого поколения изменять религиозно-обрядовые законы сообраз­но требованиям времени, и дал знать автору, что прикажет публич­но сжечь книгу во дворе синагоги, если это страшное рассуждение не будет исключено; Менаше должен был покориться и дополнить ере­тическую главу рядом оговорок против своего убеждения. Гонения не потушили огня протеста в опальном местечковом мыслителе. В двух популярных брошюрах («Schekel ha’kodesch» и «Same de’chaje»; последняя с переводом на «жаргон» для народа) он обличал пороки народного быта: ранние браки, одностороннее школьное обучение, пренебрежение к реальному знанию и физическому труду (1823). Но ревнители правоверия позаботились, чтобы и эти книги не дошли до народа. Измученный бесплодной борьбой, Менаше умер, не оценен­ный современниками.

Критика существующего порядка могла еще иногда прорываться в раввинских кругах, где ум напряженно работал, хотя и в схоластическом направлении; но критическое мышление было совершенно недопустимо в руководящих хасидских кругах, где ум дремал, убаюканный мистическими грезами и легендами о цадиках. То было время пышного расцвета хасидизма, не в смысле творчества, а распространения. Былая борьба между хасидизмом и раввинизмом уже давно кончилась, и цадики успокоились на своих лаврах. Цадикские династии прочно утвердились. В Белоруссии властвовала династия Шнеерсонов, преемников «старого ребе» Шнеер-Залмана. Сын его Дов-Бер, названный «средним ребе» (1813—1828), и зять последнего Мендель Любавичер (1828—1866) последовательно занимают в эту эпоху цадикский престол. Меняется только резиденция: при Залмане она находилась в местечках Лиозно и Ляды, а при его преемниках переместилась в Любавичи; все три местечка находились на границе Могилевской и Витебской губерний, где хасиды из толка «Хабад» составляли значительную часть в общинах. Сын «старого ребе» Залмана, р. Дов-Бер, не унаследовал творческого таланта своего отца; он написал много книг, составленных преимущественно из его субботних проповедей, но в них нет оригинальности: это — талмудический «пилпул», перенесенный на почву каббалы и хасидизма, или же комментарии к идеям, высказанным в «Тания». Конец жизни Бера был омрачен белорусскими катастрофами — изгнанием евреев из деревень (1823) и зловещим Велижским процессом, а на смертном одре рабби говорил с окружающими о злобе дня — указе о рекрутской повинности 1827 года. Энергичным организатором хасидских масс был Мендель Любавичер. В нем ценили и ученого талмудиста (Мендель писал раввинские респонсы), и хасидского проповедника, и, наконец, умного человека, к которому деловые люди обращались за практическими советами. Новому просвещению он был решительно враждебен. В трагическом положении очутился Мендель во время лилиенталевской агитации, когда правительство пригласило его в Петербург для участия в Раввинской комиссии (1843), призванной санкционировать те казенные еврейские училища, которые сам цадик считал гибельными для еврейства. Как относился р. Мендель к современным методам преподавания, видно из его послания к преемнику Лилиента­ля в деле организации казенных школ, Леону Мандельштаму (1848), которому