— Никто не любит меня по-настоящему, — продолжила она капризным тоном. — Никто не знает меня. Какая разница, что я думаю, ведь главное — это смотреть на меня. Ненавижу людей, потому что для них я сама, моя личность — ничто. Оборванка ненавидит их по той же причине. Странно, что именно в ней я обнаружила сходство. А этот белокурый паскудник… как он мог отказаться от меня, уйти с ней? Впрочем, совсем скоро она останется одна. Так и будет. Знаешь, люди в действительности никогда не вместе. Даже находясь рядом, каждый одинок в себе. Я надеялась, хотя бы звери сумеют полюбить меня, но они только сворачиваются в клубок, отказываются есть, закрывают глаза и дохнут. А ведь я так заботилась о них! Берегла, никогда не причиняла вреда! Но зачем? Во всем нет смысла, — она прижала кончики пальцев к векам, чувствуя, как непролитые слезы жгут глаза, а затем приказала слуге: — Принеси мне воды.

Суетливо поклонившись, слуга протянул Шванн кубок. Шванн обхватила кубок дрожащими пальцами.

— Убирайся.

Слуга снова поклонился и, пятясь, оставил ее в одиночестве. Шванн посмотрела в прозрачную воду. «Это просто усталость, — сказала она себе. — Все эти глупые мысли. О некоторых вещах лучше и вовсе не задумываться».

— Безумец. Как мог он вообразить, что я соглашусь быть с ним? Мне легче умереть. Хотя, если учесть, где он находится сейчас, моя смерть — это наш единственный способ встретиться снова, — Шванн рассмеялась. — Но у него не получится. Я никогда не умру. Даже если жизнь окончательно мне наскучит, я буду проводить дни, разглядывая себя в зеркале.

Она бросила зеленый камень в кубок, и вода брызнула на ее руки, платье, белые шкуры. Опустившись на дно кубка, камень, сам не бледнея, выплеснул в воду свой яркий цвет. Вода позеленела на минуту, а затем приобрела прежний прозрачный вид.

«Не больше капли в день», — предупреждал Колдун. Но сегодня Шванн проигнорировала его предупреждение и, закрыв глаза, жадно отпила глоток. Молодость! Жизнь без старости и без завершения. Без чего-либо вообще.

Что-то было не так. Жидкость оказалась соленой на вкус и облепила язык жирной пленкой. Шванн распахнула глаза и уставилась на остатки жидкости в кубке. Прежде зеленая, далее бесцветная, теперь она стала ярко-красной. Пальцы Шванн разжались, и кубок выскользнул из них. Еще несколько секунд Шванн удерживалась на ногах, а затем рухнула на мягкий белый мех. Она попыталась позвать на помощь, но собственный язык отказывался подчиняться. Силы стремительно покидали ее. Было сложно удерживать потяжелевшие веки в поднятом состоянии, так что Шванн закрыла глаза. Но ей все еще требовались усилия, даже просто на то, чтобы лежать на полу и чувствовать мех под щекой, вдыхать его неживой, душный запах.

«Нет, это невозможно, — подумала Шванн. Он бы никогда не решился отравить меня. Разве что… разве что он слишком сильно хотел, чтобы мы были вместе».

Как же тяжело повторять раз за разом: вдох-выдох, вдох-выдох. И она перестала дышать.

***

Наёмница, уютно укутанная в зеленый плащ, лежала в темноте, не отодвигаясь от прижавшегося к ней во сне Вогта. После долгих часов ходьбы ноги мучительно ныли. Вогт тихонько сопел. Это был успокаивающий, живой звук, в отличие от чуть слышного, монотонного дыхания людей, отдавших свои имена лишь потому, что мир слишком страшен для тех, кто сохраняет личность и чувства. Ноздри Наёмницы улавливали терпкий, но приятный запах растущей неподалеку полыни.

«Какая же она дура, — думала Наёмница, и ее широко раскрытые глаза поблескивали в темноте. — Единственный человек полюбил ее так сильно, что продолжил любить даже не видя ее лица — а она просто угробила его, так и не узнав об этом!»

И Наёмница до боли стискивала челюсти.

***

Стоя во мраке, Чёрный Человечек был едва различим, однако сам отлично все видел своими темными, как ягоды шелковицы, узкими глазками. Остывающая горечь наполняла его сердце оттого, что замок лежал в руинах. Все мертво; лишь груды камней. Едва уловимое дыхание жизни, что еще оставалось в этом месте, унес чужой холодный ветер, который гулял здесь беспрепятственно и нагло, как мародер в опустевшем доме.

Но не только горечь и сожаление занимали мысли и чувства Человечка. Ему предстояло отправиться в путь, на поиски нового сюзерена, и порой, отвлекаясь от ожидания, Человечек мысленно уже шел во мраке, довольный движением и прохладным ночным воздухом. Человечек обладал высшей мудростью: каждая минута его жизни была наполнена смыслом, и каждую он проживал без остатка. Он мог бы принадлежать ночи, но ночь принадлежала ему, потому что однажды он впитал ее в себя и сделал своей. Впрочем, любому надчеловеческому существу свойственна мудрость.

Тончайший слух Человечка уловил тихий шорох перемещающихся камней и глухие удары их соприкосновения. Его до того свободно блуждающий взгляд остановился и зафиксировался в одном направлении. Человечек смотрел на фигуры из камней, как они светлеют, сужаются, вытягиваются и обретают очертания людей, лежащих на земле. Или тех, кто так обманчиво похож на людей. Восьмерка проснулась. Глупая маленькая крыска приложила к этому свою темную лапку, но Человечек ее не винил — некоторым людям на роду написано если не сгинуть в пучине насилия, так гнать новые волны.

Чёрный Человечек появился в замке много веков назад, когда в нем заправлял еще дед того колдуна, что погиб сегодня, и с тех пор переходил по наследству от господина к господину. Первый хозяин был известен за его могущество и безграничную жестокость. Впрочем, если в могуществе его никто не мог превзойти, то в жестокости Восьмерка раз от разу достигала большего, порой поражая успехами самого Старого Колдуна — он и сам нередко проливал чью-то кровь без особой на то причины, но никогда — реками.

Ощущая сострадание к миру, Старый Колдун решил остановить Восьмерку. Он убивал их множество раз, самыми изощренными способами, но спустя какое-то время они неизменно возвращались, становясь даже более сильными. После очередной временной победы Старый Колдун разрубил тела Восьмерки на части. По очереди прикасаясь к кровоточащим фрагментам, он обратил их в камни, которые разбросал по своим необъятным землям, чтобы они никогда не сумели собраться вновь. Пусть это не избавило мир от гнусного разлагающего влияния Восьмерки, что продолжало сочиться, отравляя почву, но хотя бы удалось избежать великого пожарища.

Хотя позже старик был вероломно убит собственным отпрыском, его миссия продолжила жить: никогда Восьмерка не должна вернуться в мир, и колдуны обязаны сделать для этого все, что потребуется. Бежали годы. Дети отцеубийцы