Макалаурэ было страшно, однако отступать сын Феанаро больше не собирался. Смотря на величественный горный хребет, кажущийся таким близким, но на самом деле ещё далёкий, менестрель через силу улыбнулся — он догадывался, какие чудовищные ассоциации вызывают скалы у брата, хотел поддержать, пусть и не был уверен, что это возможно.

— Ветра венчают эти горы, — заговорил Макалаурэ. — Особенно ту вершину, что скрыта сейчас в тумане.

— Её будет венчать алое знамя, — напряжённо проговорил Маэдрос, — множество алых знамён с гербами тех, кто бросит вызов тьме и отречётся от света ради борьбы, кто сможет поверить в победу, несмотря ни на что. Моргот будет видеть наши флаги, наши башни, и эта мощь станет вечным напоминанием ненавистному врагу о том, что не всех можно сломить.

Вокруг лорда собирались его верные, на лицах читалась вдохновлённая решимость. Старший сын Феанаро Куруфинвэ, казалось, никого не замечал, взгляд бесцветных холодных глаз, напряжённый и отражающий страшную память, постепенно загорался всепожирающим неукротимым белым пламенем.

— Химринг приветствует нас, братья! — словно только сейчас заметил своих воинов Маэдрос. — Видите, туман у вершины рассеивается? — Внимательно взглянув на кровного брата, которого давно так не называл, лорд понизил голос: — Тебе ещё не поздно повернуть назад, Кано. Боишься — признай это сейчас и уезжай.

«Ты сам боишься, я знаю! — промолчал менестрель, чувствуя, как закипает кровь. — Ты боишься Моргота и страшишься снова попасть к нему в плен! Боишься гор и высоких склонов, боишься новых сражений и чудовищной гибели тех, кто дорог! Боишься! И отыгрываешься на мне! Спасибо. Но я заслужил, спорить не стану».

— Именем Создателя Эру Илуватара приношу я Клятву, — вместо ответных обвинений, начал произносить Канафинвэ Феанарион, говоря громче и громче, — и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! Клянусь!

— Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого, — с ненавистью прищурив глаза, вскинул меч Маэдрос, — будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! Клянусь! Клянусь! Клянусь!

— Клянусь! — клинок Макалаурэ засверкал, словно серый лёд на горной реке. — Клянусь! Клянусь!

О способности любить

Год за годом растут большие города,

Всё для народа в любое время года!

Нам навстречу встаёт великая страна!

Так добрый вечер! Привет с большого бодуна!

Слегка рифмованные вопли, отдалённо напоминающие некий мотив, разносились по утренним сиреневым сумеркам, и дориатрим, что пока не планировали просыпаться, однако были варварски вырваны из мира грёз, наглядно и весьма доходчиво демонстрировали своё недовольство незванными гостями поселения. Лишь изредка находились оценившие шутку эльфы, присоединявшиеся к весёлой компании.

— Мы рады встрече! — вопил еле державшийся на ногах гном, однако продолжавший прикладываться к внушительной фляге. — А если кто-то нездоров,

Так я отвечу, что мы без знахарей 

Увечья лечим бокалом доброго вина!

Так добрый вечер! Привет с большого бодуна!

Его собрат, чуть более трезвый, обнимал собутыльницу, пытался подпевать, однако постоянно путал слова, ругался и плевал себе под ноги. Трое эльфов, тоже пьяных, шли чуть позади. Двое хлопали в ладоши, третий абсолютно не в такт подыгрывал на серебряной арфе, однако, замечая его, разбуженные дориатрим переставали выкрикивать проклятья и, смутившись, плотнее закрывали окна.

— Ты что поёшь, приятель? — самый широкоплечий из эльфов догнал орущего гнома и хлопнул по плечам. — Какой добрый вечер? Сейчас утро.

— Да? — удивился певец, оценивающе взглянув внутрь фляги. — Как скажешь, брат Амдир! Что ж, с добрым утром! Привет с большого бодуна!

Из ближайшего окна прилетело зелёное яблоко, стукнув орущего гнома в лоб.

— О, закуска! — обрадовался обнимавший женщину бородач и нагнулся поднять фрукт.

И упал. Эльфы попытались помочь, но ни поставить на ноги пьяного друга, ни поймать какое-то чересчур прыткое яблоко так и не смогли.

— Менестрель короля, называется! — крикнули из окна. — Позор!

Даэрон отставил арфу и со вздохом беспомощно развёл руками.

— Меня Тингол выгнал! — чуть не плача, всхлипнул певец. — Теперь при дворе поют все, кроме меня! Я никому не нужен. Кроме моих друзей.

— Здесь ты и твои друзья тоже никому не нужны! — голос из окна стал угрожающим. — Особенно утром! Особенно этот светящийся валинорец!

Поймавший, наконец, шустрое, словно хорёк, яблоко, Финдарато удивлённо посмотрел на захлопнувшиеся ставни.

— А я-то чем виноват? — спросил сын Арафинвэ, пробуя добычу на вкус. — Я вовсе молчу.

— А надо было петь, — со знанием дела сообщил Амдир.

— Если бы пел я, — заплакал, словно дитя, Даэрон, — никто бы не заметил!

— Спорим, заметили бы? — изучающе осмотрев огрызок, спросил Финдарато. — Спой, и посмотрим, чем бросят в тебя.

— Главное, чтобы не копьём, — снова со знанием дела заявил Амдир. — Когда я вернусь домой, в меня жена, наверно, именно этим оружием и швырнёт. Надеюсь, промахнётся.

— Ты сколько уже не был дома? — очень серьёзно поинтересовался обнимавший женщину гном.

— Давно, — отмахнулся воин. — Лучше не думать об этом.

— Если устроит скандал, — снова зарыдал Даэрон, прижимая подрагивающую руку к груди, — значит, ей не всё равно! Амдир, поверь, ничего нет хуже равнодушия! Пусть лучше ненавидит, проклинает, бьёт… Только не молчит! Не исчезает из твоей жизни!

Засиявший лазурью и золотом рассвет запел переливчатыми трелями утренних птиц, в такт которым захрапел опустошивший, наконец, флягу певец-бородач.

— Равнодушие после подаренного тепла и надежды, — голос менестреля стал срываться, — убивает, терзает так, как не способен даже огонь! Не знаю, как и зачем я живу…

— Не начинай снова, линдо, — отбросил в сторону огрызок Финдарато. — Лучше спой, и посмотрим, как на тебя отреагирует искушённая публика.

Четверо Синдар, присоединившиеся к гуляющим, с интересом посмотрели на Даэрона.

Заметив, что Амдир, не спавший уже три ночи, тоже задремал, обняв приятеля из подгорного королевства, менестрель заиграл очень тихо, однако сына Арафинвэ это не устроило. Попытавшись применить чары, чтобы музыка стала громче, Финдарато случайно изменил мотив, сбив ритм. Посмотрев на струны с осуждением, словно серебряные нити