надлежало обладать широкими связями среди своих коллег высшей прислуги. Это можно было бы считать своего рода профсоюзом, но такой продукт цивилизации пока, хвала Аллаху, в Саудовской Аравии неизвестен. Члены этого круга не только хорошо знают друг друга, но и постоянно общаются и обмениваются информацией — хотя бы уже потому, что на Востоке пресловутый «хабар» всегда был продуктом первой необходимости. Что же касается объема и качества этой информации — здесь можно было не сомневаться, ибо давно известно, что слуги знают всегда и все. Хотя далеко не всегда готсы своим знанием поделиться. Или сделать это, во всяком случае, небескорыстно. Та информация, которя требовалась мне — с самого верха, — могла стоить неимоверно дорого. Я же не смог бы оплатить ее из посельского бюджета, поскольку эта информация не получила бы ни малейшего отражения в посольских отчетах, не смог бы, даже будь у посольства такие деньги. Заплатить из своего кармана? То есть, вернее, не из своего — мой карман не имеет ничего общего с рогом изобилия, — но из денег моей жены, которая водремя покинула дипломатическую стезю, поменяв громкий, но пустой, как барабан, титул культур-атташе на директорское кресло в некой фирме, сперва небольшой, но к тому времени, о котором идет речь, уже весьма обширной и доходной. Денег она дала бы, но не очень много. И тогда выход практически мог быть только один: торговаться, торговаться до седьмого пота, до хрипоты, разумно перемежая торговлю смутными намеками, весьма похожими на угрозы, — или следовало запастись в достаточном количестве. Задачка, словом, была на засыпку — и все же ее необходимо было решить. Искать нужного мне человека можно было только в своем обслуживающем персонале, о котором мне было известно практически все, даже то, на кого эти люди еще работали. А работать они могли на разные дипломатические и экономические разведки. Мне нужно было искать из них менее всего защищенного. И как ни странно, им оказался мой домоправитель. Он был не природным саудянином, хотя жил здесь достаточно давно, а ливанцем, и занимался экономическим шпионажем в пользу одной ливанской нефтедо-бывающей фирмы, штаб-квартира которой находилась в Эн-Нуайрии, то есть довольно далеко от Эр-Рияда. Мне, как представителю России, одного из все еще крупнейших экспортеров нефти, приходилось не раз говорить на эти темы с саудянами. Потому ливанец и служил у меня, исходя из уже упоминавшейся истины: слуги знают всё — даже и содержание самых конфиденциальных разговоров своих нанимателей.

Каким образом они узнают — бесполезно доискиваться; Восток есть Восток и был им задолго до изобретения всякой хитроумной электроники.

Итак, я вызвал своего мажордома Али бен Ахмада Сайди, и он незамедлительно прибыл. Я постарался надеть маску, выражающую крайнюю суровость и начальственный гнев, и поинтересовался: почему расходы посольства на бензин таковы, что создается впечатление, будто наши машины совершили уже по полтора кругосветных путешествия? В то время как на самом деле мы ездили не так уж много — по городу и разве что изредка куда-нибудь в Дит, что на Красном море, или в Рас-Таннуру, на побережье Персидского залива, — чтобы окунуться. Все более повышая голос я чувствовал себя совершенно правым: расходы и в самом деле были далеко за пределами приличия. Али, похоже, заранее был готов к такому разговору.

Он если и считал меня дураком — как и всякого из иноверцев, то уж не круглым. И потому он не стал выкручиваться и доказывать, что я не умею считать, но сразу перешел в контратаку и заявил, что следует трижды подумать, прежде чем, находясь в самом сердце мусульманского мира, обвинить правоверного столь нелепым и неубедительным образом. Каждому известно, что он, являясь домоправителем, не занимается лично такими низкими делами, как заправка автомобилей или снятие показателей спидометров. Он, конечно, прекрасно понимал, что я знаю, куда на самом деле девается бензин. И тем более яростно обвинял меня в стремлении опорочить честного мусульманина, оклеветать, что и на самом деле было отнюдь не безопасно. Но именно такое развитие разговора я и предвидел и потому, даже не дав ему договорить, заявил, что обвиняю его не в воровстве, но в нарушении байа, присяги на повиновение и подчинение. Я намеренно назвал заключенный с ним контракт именно этим торжественным словом, зная, что на деле познания моего мажордома в исламском праве и обычаях были крайне низки и ограничивались повседневными нуждами. Пока Али пытался сообразить, что же такое байа, я стал популярно объяснять ему — как отнесется кади ал-кудат, исламский судья, к столь серьезному нарушению шариата. А что нарушение имело место, было ясно и саому домоправителю, поскольку в контракте было недвусмысленно сказано, что он принимает на себя ответственность за исполнение обязанностей всем местным персоналом посольства, за сохранение имущества и все прочее.

Упоминание о кади ал-кудате и вовсе смутило его, и он стал искать компромисса:

— Но, сейид, разве два умных человека не могут договориться, не стремясь причинить друг другу неприятности?

Я сделал вид, что глубоко обдумываю его предложение. Потом покачал головой:

— Могли бы, если бы речь шла только о деньгах. Но ты совершил худшее: оскорбил и унизил меня. Этого я не могу простить!

— Во имя Аллаха, сейид! У меня и в мыслях не было подобного!

— Твой язык лжет, Али! Ты ведь думал, что я ничего не пойму и не узнаю, иными словами — считал меня глупее дворовой собаки. Не есть ли это глубокое оскорбление?

Он понял это по-своему: ты воруешь — отчего же у тебя не хватило ума поделиться со мной, твоим начальником? И оживился:

— О, сейид, если ты так это воспринял… Но клянусь памятью моего отца, да будет Аллах к нему милостив, я хотел тебе все сказать уже совсем скоро, и не только сказать, но и…

Последующие слова он произнес лишь мысленно, полагая, что я их и так пойму.

— Ах, Али, — проговорил я по-прежнему сурово. — Ты хочешь поставить меня на одну доску с собой, забывая, кто — ты и кто — я. Но вазир ат-тан-физ эту разницу знает; хочешь ли ты, чтобы я пожаловался ему?

Вот туг он, кажется, совсем дозрел.

— Заклинаю тебя, сейид, прошу от имени моих детей — не делай этого!

Обещаю перед ликом Всемилостивого — сделаю все, что ты прикажешь!

Только горе мне, этих денег уже нет, да будет проклят тот грязный вор, который…

Эту знакомую песенку я не стал даже слушать.

— Ах, вот как! Ну что же, я подумаю, какую плату, раз у