но внутри – чистая Англо-Индия. Гид рассказал нам о ковре Агры, каминной полке в форме павлина и, что самое замечательное, о миниатюрном дворце махараджи, вырезанном из кости. Заглянув внутрь, я увидела самих махараджей, их крошечные сверкающие туфельки с загнутыми вверх концами. Гид сказал, что комната была попыткой королевы создать уголок Индии на острове Уайт. Хотя сама она так и не побывала в Индии, ее очаровали рассказы принца Альберта о путешествиях по субконтиненту, и она даже наняла индийского мальчика в качестве личного секретаря, с которым очень сблизилась, хотя он, как и все слуги, должен был отводить взгляд, когда разговаривал со своим сувереном. В комнате висела фотография этого мальчика в тюрбане, который он расшил золотом, очевидно, по приказанию королевы, хотя это было не в их обычаях. У него большие серьезные глаза и блестящая кожа. Я представила его, как он развязывает тюрбан, обнажая свои черные волосы, и Викторию – пятидесяти с чем-то лет, затянутую в корсет, ее волосы завязаны туго, должно быть, до боли в глазах, – наблюдая и страстно желая прикоснуться к ним. Он был похож на красивую девушку, этот мальчик. Неудивительно, что они увлекались бородами и мечами, подумала я.

Хотя эта комната показалась мне невероятно легкомысленной и даже граничащей с безнравственностью – все эти слоновьи бивни только для развлечения королевы, которая любила экзотику, – я знала, что ты имел в виду, когда хвалил ее дерзость, ее сказочно бессмысленную красоту, как ты выразился. На самом деле я была настолько поглощена этим местом, что не заметила, как вы с Томом исчезли. Когда я оторвалась от изучения еще одной вышивки из миллиона золотых нитей, вас нигде не было видно.

Потом твой красный галстук мелькнул среди топиариев. Наш гид начал подготовку группы к отъезду, я стояла у окна. Том, как я теперь видела, стоял, засунув руки в карманы, наполовину скрытый высоким кустом. Вы стояли лицом к лицу. Ни один из вас не улыбался и не говорил ни слова; вы просто смотрели друг на друга так же пристально, как я рассматривала фотографию индийского мальчика. Ваши тела были близко, глаза закрыты, и, когда твоя рука упала на плечо Тома, я была уверена, что увидела, как закрылись глаза моего мужа и открылся рот, всего на мгновение.

* * *

Прошлой ночью, пока ты спал, я не сомкнула глаз в надежде поговорить с Томом. Это нарушило наш обычный распорядок, который не менялся с тех пор, как мы оба вышли на пенсию. Каждый вечер я готовлю довольно скучную еду, совсем не похожую на праздничную, вроде той, что предлагал нам ты: лазанью в духовке, куриный пирог или несколько сосисок от мясника из Писхейвена, которому каким-то образом удается быть одновременно и угрюмым, и услужливым. Мы едим за кухонным столом, возможно, немного говорим о собаке или новостях, после чего я умываюсь, пока Том ведет Уолтера на вечернюю прогулку по кварталу. Затем смотрим телевизор примерно час. Том покупает «Рэдио Таймс» каждую неделю и выделяет желтым маркером программы, которые не хочет пропустить. У нас есть спутниковая тарелка, и пока Том смотрит очередной документальный фильм о белых медведях, о том, как Цезарь построил свою империю, или об Аль Капоне, я, как правило, читаю газету либо решаю кроссворд и ухожу не позднее десяти часов, оставляя его одного как минимум еще на два часа.

Как ты уже догадался, в этой рутине есть что-то, препятствующее настоящему разговору или отклонениям любого рода. Я также думаю, что в этом есть что-то успокаивающее нас с Томом.

Поскольку ты с нами, я забочусь о том, чтобы у тебя была еда, которой кормлю тебя с ложки, до того, как мы с Томом примемся за свою. И даже если ты лежишь в своей постели в комнате, мы не говорим о тебе.

Однако в последнее время я привыкла сидеть с тобой, пока муж смотрит телевизор. Том никак это не прокомментировал, но, вместо того чтобы присоединиться к нему в гостиной, я сижу у твоей кровати и читаю вслух. Сейчас мы наслаждаемся «Анной Карениной». Хотя ты все еще не можешь говорить сам, я знаю, что ты понимаешь каждое слово, которое я читаю, Патрик, и не только потому, что ты, несомненно, очень хорошо знаком с романом. Я вижу, как ты закрываешь глаза и наслаждаешься ритмом предложений. Твое лицо становится неподвижным, плечи расслабляются, и единственный звук, кроме моего голоса, – это обычный гул телевизора, доносящийся из гостиной. Я всегда думала, что то, как Толстой понимает женский разум, – поразительно. Вчера вечером я прочитала один из моих любимых моментов: размышления Долли о страданиях во время беременности и родов, и слезы навернулись на глаза, потому что часто на протяжении многих лет я тосковала по всему этому, воображая, что ребенок мог бы сблизить нас с Томом: несмотря ни на что, я убеждена, что он хотел детей; и даже когда поняла, что этого никогда не произойдет, я воображала, что ребенок может приблизить меня к самой себе.

Пока я плакала, ты смотрел на меня. Твой взгляд, который теперь обычно выглядит довольно колючим, был мягким. Я решила расценить это как выражение сочувствия.

– Извини, – сказала я, и ты слегка пошевелил головой – вряд ли это мог быть кивок, но достаточно похоже.

Когда я вышла из твоей комнаты, у меня было странно приподнятое настроение, и, возможно, именно это заставило меня сидеть полностью одетой на краю кровати до часу ночи, ожидая, когда Том пойдет спать.

В конце концов я услышала его легкие шаги по коврику в коридоре и громкий зевок.

– Ты поздно, – тихо сказала я, стоя в дверном проеме. Мгновение он выглядел испуганно, затем на его лицо вернулась маска усталости.

– Могу я сказать пару слов?

Я держала дверь открытой, приглашая его войти. Я снова была заместителем директора в Сент-Луке, где мне порой приходилось «немного поболтать» с новым учителем о том, что он должен серьезно относиться к своим обязанностям, быть внимательным на игровой площадке, или об опасности сближения с более нуждающимися детьми.

Он посмотрел на свои часы. Я приоткрыла дверь немного шире.

– Пожалуйста, – добавила я.

Мой муж не присел в моей спальне. Он расхаживал, словно это место было ему совершенно незнакомо (хотя, скорее всего, именно так и было). Это напомнило мне нашу первую совместную ночь на «Корабле». Однако моя спальня сильно отличалась от той комнаты: вместо занавесок у меня практичные жалюзи; вместо вышитого