Шрифт:
Закладка:
— Шел бы ты, Степан, куда там тебе надо, — советует она. — Я ни о чем с тобой говорить не хочу…
Степан не успевает ответить — входит Лушкина мать.
— Здравствуй-ко, — ласково кивает она ему. — Что это — почетный гость у порога? Проходи, Степа…
— Некогда, — хмуро отвечает он и смотрит на Лушку. — Ладно, увидимся на шахте, мне с восьми на смену… Завтра, значит…
Лушка коротко усмехается. «Завтра, Степан, я уже буду, наверное, далеко отсюда, напрасно загадываешь».
И едва за Степаном хлопает дверь, вздыхает легко, свободно.
— Что это не проводила парня-то? — мимоходом бросает Аграфена. — Поссорились, знать?
— Найдет дорогу и без меня…
И торжествующе улыбается, зная, что матери неизвестно многое из того, что случилось в последние дни.
Апполинарий Ястребов в изнеможении вытер мокрой тряпкой потный лоб и шею, зачерпнул из ведра противной теплой воды и жадно выпил.
«Идиотская жара», — только и подумал он, ничком бросаясь на тряпье лежании.
Вот уже несколько дней живет он в шалашике на огороде Лыжиных, дожидаясь, когда Филарет переправит его в Корпино. И эти несколько дней Ястребов в рот не берет спиртного. Филарет сам приносит ему обеды — сытные и вкусные, но Апполинарий нервничает. Ему, привыкшему к ежедневным приемам алкоголя, противно есть эти «постные», как он посмеивался в первый день, обеды. Удивительно безынтересным кажется все окружающее, а безветренная жара, чуть спадающая лишь к ночи, окончательно изматывает его. Даже ласковые, утешительные слова заботливого Филарета не радуют Апполинария.
И сегодня к полудню он подумал особенно ясно: «Хотя бы рюмочку какой кислятины пропустить. Всего одну бы…»
И сразу вспомнился базар, чайная, запойное веселье подзагулявших мужчин, и себя словно со стороны увидел Апполинарий — довольного, бросающего едкие шутки угощавшей его компании. Хохот, пьяные выкрики, стершиеся лица и звон стаканов…
«Нет, не могу больше сидеть, как крот в норе, — приподнимается Апполинарий. — Или я хуже других людей и мне возбраняется выпить стаканчик-другой?»
Натянув на потное тело толстовку, осторожно высовывает голову из шалаша. Кругом тихо. В такую жару едва ли кто добровольно выберется из тени. Окон у Лыжиных на огород нет, это хорошо. Если тайком проползти бороздой до калитки, то — Ястребов знает — он сразу же окажется на тропинке в двух-трех десятках шагов от соседней улицы. А на улице едва ли кто обратит внимание на него, мало ли ходит людей здесь?
«Доберусь до базара, давану парочку стаканчиков красного, Филарет и не узнает, что выпил», — решительно раздумывает Ястребов, откидывая половичок над входом в шалаш. И враз замирает: в доме стукает дверь, кто-то проходит по двору на улицу. Но Ястребову надо совсем в другую сторону, и он ползет по борозде к калитке.
«Ловко, — усмехается он, выюркнув в дверцу и отряхивая запыленные брюки. — Комар носа не подточит… Ну, а теперь — темпы! Надо обернуться, чтобы Филарет ничего не заметил…»
Лишь полчаса понадобилось ему, чтобы добраться до базара — так спешил он, шагая по жаре, имея перед собой самую наисоблазнительнейшую цель — чайную, где даже продавец иногда сердобольно дает ему в долг стакан вина.
И не ошибся.
— О, Жизнь-Борьба пришел! — громко крикнул кто-то, едва Ястребов вырос на пороге чайной. — Айда сюда, Апполончик!
Ястребов привычно улыбается и послушно идет на голос. Он знает, что должен быть сейчас послушен и тих — так хочется ему заполучить стаканчик красноватой влаги.
Мужчина, подозвавший Ястребова, незнаком ему. Он изрядно пьян и пододвигает Апполинарию почти полную бутылку красного вина. Что ж, вероятно, мужчина уже когда-то встречал его, Ястребова, коль называет по имени. Да и не так это важно — перед глазами покачивается в бутылке вино.
— Сам лей! — приказывает угощающий, и Ястребов не сопротивляется.
…К Лыжиным он возвращается вечером смело, идет по главной улице поселка, а не тропками, как уходил. Пошатываясь, тихо бормочет заученные фразы о мгновенности человеческой жизни, о истине в вине, но подсознательно все же побаивается встречи с Филаретом. Поэтому в ворота входит молча, старается не шататься, когда шагает по двору, направляясь к огородной калитке, и облегченно вздыхает, вытирая пот, когда оказывается, наконец, на лежанке в шалаше. Вскоре же он засыпает, так и не дождавшись Филарета.
Просыпается от несильного прикосновения к ноге. Открыв глаза, соображает: утро… Рядом сидит Филарет.
— Горазд ты, однако, спать, — покачивает он головой. — Уже десятый час. Вот что, Апполинарий… Сегодня в полдень поедешь с одним нашим человеком в Корпино. Он устроит тебя временно на квартиру, а я приеду на днях — и все сделаю…
И ни слова о том, что физиономия у Апполинария помятая, подпухшая, да и запашок в шалаше чувствуется спиртной.
Тут же Филарет уходит, и Ястребов радостно и легко посмеивается: «Ишь ты, как все удачно… Видно, и его вечером дома не было. Ну да, он же ходил, наверное, договаривался… Что ж, оказывается, и у них можно попивать, лишь бы все было шито-крыто! Учтем… Ха-ароший вечерок был вчера! Жаль, что бутылочку у того друга не забрал с собой, ведь навяливал же он мне…»
Ястребов вполне доволен. Он начинает понимать, что перемена в жизни для него вполне удачная: и в секте, если с умом, он сможет отдавать дань уважения старому своему знакомому — богу Бахусу.
«Но осторожно! — с улыбкой внушает себе Ястребов. — Главное — оглядеться пока надо на новом месте, а уже там…»
2
Устинья Семеновна нервничает. Свадебный вечер идет явно не так, как хочется ей. Разлад вносит шумная шахтовская молодежь, оттеснившая от жениха и невесты степенных поселковых гостей, заботливо усаженных хозяйкой в начале вечера возле Андрея и Любаши. Не успевают подвыпившие мужики вдоволь накричаться «Горько!» — как за столом, где сидит Вера Копылова в окружении поселковых девчат, работающих на шахте, вспыхивает песня о тревожной комсомольской молодости, и в шумном взрыве смеха тонет заведенная было кем-то из стариков унылая «Хаз-Булат удалой…»
А возле Андрея и Любаши появляется раскрасневшийся Семен, горячо им что-то доказывая. Не раз
