Ю р и ц а. Вам нужен отец?

Х о р в а т. Разумеется, если вы сын товарища генерального. Дело важное. Речь идет о завтрашнем процессе… Очень важное дело. Есть кое-какие новые обстоятельства. Находка для юриста! Коротко: перл юриспруденции! Товарищ генеральный директор дома?

Ю р и ц а. К сожалению! В кабинете — и третий вечер подряд, мучает своей идиотской диктовкой самую красивую девушку в мире. Заперся и никому не открывает!

Х о р в а т. О, мне он откроет! Уверяю вас! Мне он откроет! У меня новости, которые товарищу директору не снились!

Ю р и ц а. Я вас прошу, если он откроет, будьте добры, передайте его машинистке, что я ее жду здесь… с нетерпением!

Х о р в а т. Я буду вынужден отослать ее: то, что я должен сообщить, строго секретно. И не предназначено для ушей машинистки, даже самой красивой в мире. Пожалуйста, скажите мне: кабинет товарища директора налево или направо, там, где эта очаровательная дама, или там, где этот серьезный господин? (Внимательно рассматривает портреты на стене холла.) Интересно! Интересно!

Ю р и ц а. Прошу вас, поторопитесь!

Х о р в а т (не двигаясь с места). И давно у вас портрет этого геморроидального господина?

Из холла на террасу выходят  Б р а н к а  и  А д а м.

Ю р и ц а. Товарищ спрашивает отца по спешному делу.

Б р а н к а. Мне очень приятно! Вас заинтересовали портреты? А ты, Адам, не сказал, они тебе нравятся?

А д а м. Юрица, какое сейчас в твоем языке самое сильное выражение для обозначения прекрасного?

Ю р и ц а. Потрясно!

А д а м. Они потрясны, Бранка! И твой гарнитур потрясен! И ты потрясна! Но мне все-таки хотелось бы видеть твоего потрясного мужа!

Х о р в а т. Таково и мое желание. Я смотрю на этот портрет, милостивая госпожа, пардон, товарищ Марич, и мне кажется, что я уже видел его.

Б р а н к а. Быть не может. Он не экспонировался ни на одной выставке! Разумеется, если вы не были в Вараждине, в салоне моей матери! Ребенком я играла под этими портретами: это мои прадед и прабабка.

Х о р в а т. Что вы говорите! В самом деле, сходство поразительно. И с ним и с ней. То же благородство черт, та же одухотворенность. Знаете, товарищ, пардон, милостивая госпожа, все эти застывшие господа с бородами а-ля Франц-Иосиф похожи друг на друга как яйцо на яйцо. Однако, простите, я хотел бы пройти к товарищу директору.

А д а м. И я с вами! Это налево.

Х о р в а т  и  А д а м  уходят.

Б р а н к а. Он симпатичный. А твои приятели уже разошлись?

Ю р и ц а. Да, я их выгнал. Чурбаны неотесанные. Но, послушай, мама, а не выглядим мы немного смешно с нашими портретами?

Б р а н к а. Ты о чем?

Ю р и ц а. Оставь сказки о предках для фраеров вроде этого доктора. Я сто раз был у бабушки и не видел там ни салона, ни портретов.

Б р а н к а. Вот что, Юрица. Во-первых, не так уж важно, что ты видел и чего не видел. Во-вторых, у каждого человека есть деды и бабки, и, в-третьих, я не виновата, что малышка, как там зовут эту очаровательную девушку, которая помогает папе, признала в этих старичках моих предков… И пусть лопнут от зависти эти директорши и жены секретарей и замов всех масштабов, которых я в следующий раз приглашу на чай.

Ю р и ц а. Она это признала?

Б р а н к а. Да, она! Милая девушка, нужно отдать ей должное! Нежная, как дуновение.

Ю р и ц а. Дивная! Но откуда ей знать?

Б р а н к а. Очень просто. Она вараждинка или из Вараждин-Брега, я точно не помню… Она узнала их.

Ю р и ц а. Мама, а тебе эта девушка не кажется необыкновенной? Она чудо. Но я вот о чем думаю: все мы — ты, я и папа — давно не разговаривали друг с другом так, как говорим с момента ее появления. Смешно, но теперь и я верю, что я потомок этих почтенных стариков.

Б р а н к а. Когда она твоего отца сделала человеком, причем шутя, мимоходом, я стала уважать эту крошку.

Ю р и ц а. Ты, мама, конечно, с ней уже о многом разговаривала?

Б р а н к а. Этого сказать нельзя. Я как раз сегодня собиралась. Она как-то странно выражается, то есть с ней трудно говорить…

Ю р и ц а. Да, словно проклятие какое-то, слова теряют свой смысл.

Б р а н к а. С тобой что-то происходит, мой большой Медвежонок!

Ю р и ц а. Ты давно не называла меня так — большой Медвежонок!

Б р а н к а. А почему мы стоим на пустой террасе, Медвежонок?

Ю р и ц а. Признаюсь, я ждал ее.

Б р а н к а. Крошку? И я условилась с ней: как только закончит работу, она зайдет ко мне. Ей хотелось, чтобы я сыграла Шопена. Она знает, что́ для меня когда-то значило фортепиано. Наверное, она меня ждет.

Ю р и ц а. Можно мне пойти с тобой? Я буду хорошо вести себя, поверь. Я сам себя не узнаю, я не узнаю себя, когда я с ней.

Б р а н к а (взяв его под руку). Пойдем, Медвежонок! Я скажу тебе, что с тобой произошло, — такое случается только раз в жизни!

Они проходят в дом и сворачивают в сторону комнат Бранки. Терраса погружается во мрак. За ней — ярко освещенный холл.

Постепенно свет концентрируется на двух портретах — Г о с п о д и н а  в  ц и л и н д р е  и  Д а м ы  с  в е е р о м. Их диалог начинается шепотом, слышны первые такты мазурки Шопена.

Г о с п о д и н. Мне кажется, несколько прохладно, милостивая госпожа.

Д а м а (испуганно). Полночь еще не наступила, милостивый господин.

Г о с п о д и н. А почему бы нам не стать исключением? Боюсь, нам не дождаться полночи в тишине. Я не простил бы себе, если бы из-за условностей упустил случай, познакомиться с вами.

Д а м а. А вы всегда спешите знакомиться, господин хороший?

Г о с п о д и н. Именно потому, что это не в моих привычках, я сегодня расхрабрился. (Выпрыгивает из золоченой рамы и галантно подходит к Даме.) Смею я предложить вам руку?

Д а м а (с его помощью тоже выходит из рамы). Вы очень галантны! Я удивляюсь, как мы раньше не встретились. Мне кажется, я давно с вами знакома.

Г о с п о д и н. Вы слышали, что сказал тут этот безбородый наглец: все, кто носит бороду а-ля Франц-Иосиф, одинаковы. И, конечно, он меня узнал: я стыжусь своих наследников! Этот карьерист и подхалим — мой внучатый племянник. Он отрекся от меня, словно Петр от Христа. С тех пор как произошла революция, он меня не признает.

Они выходят под руку на террасу, которая теперь залита трепещущим серебристым светом полной луны.

Д а м а. Может быть, он вас все-таки не узнал.

Г о с п о д и н. Он? Я, к сожалению, слишком хорошо его знаю… Уж цилиндр-то по крайней мере он узнал — фамильный фасон, выписывали из Вены. Именно в этот цилиндр его сын недавно сделал пи-пи! Как будто теперь нельзя найти более подходящей посуды для подобных целей.

Д а м а. А я думала, вы в кругу своей семьи.

Г о с п о д и н. Ах,