поэтому трубочист не объявился, не пришёл за наградой для Вига Черепахи. А может, со старшим Рейнхаусом не вышло дела, а за дело с церковью я ему деньги вперёд отдал. А может, просто прячется».

В общем, у генерала было над чем подумать, но сейчас ему нужно было больше слушать, ведь мальчишка продолжал:

— Люди собрались и негодуют, а многие женщины пришли с вёдрами и тряпками храм мыть. Говорят, там есть женщины из знатных семей.

— Значит, негодуют люди? — спрашивал генерал, но выглядел немного рассеянным, так как думал о чём-то своём.

— Истинно негодуют, — заверил его мальчишка, — орут, что озорников таких повесить, так мало будет; говорят, надобно за такие шалости четвертовать!

— Ишь ты! — Волков усмехнулся и с интересом взглянул на паренька. — Ну а ты как думаешь, что надобно с озорниками делать?

— Четвертовать, конечно! — сразу выпалил Ёган. — Чего же с ними цацкаться, святотатство — оно не шутка!

Говорил он это с запалом искреннего возмущения, и это понравилось генералу. Так как, скорее всего, таким же огнём негодования пылали и другие горожане. То есть дело, которое задумал барон, потихоньку начало двигаться. Но этому движению нужно было ещё задать русло, так же как и придавать ему сил для дальнейшего хода. И генерал продолжил расспрос:

— А что же говорят в городе? На кого думают?

— Говорят всякое, — сразу отвечал парень, — и что это козни, и что вчера ночью пьяные буйствовали на улице Колёсной и на улице святой Марты Плакальщицы.

— Буйствовали? — переспросил генерал, надеясь, что речь идёт об обиженном на судейство Рейнхаусе и его дружках.

— Буйствовали, буйствовали, — кивал мальчишка, — ходили по заведениям, пьяных задирали и девиц гоняли, а ещё на улицах горланили песни, говорят, обидные, а если их люди из окон просили заткнуться, так те в окна обратно кидали камни.

— А кто же были эти дебоширы, имена их известны? — спрашивал генерал с надеждой.

— Нет, про их имена я ничего не слышал, — отвечал паренёк — и тут же сообщил генералу: — Но люди говорят, что прокурор всех сыщет и про всех узнает, никуда, дескать, дебоширы не денутся. Авось все городские, все местные.

Да, это было верно, нужно быть удивительно ловким человеком, таким как Виг Черепаха, чтобы уходить от преследования, проживая в городе. Конечно, всех тех, кто устраивал ночью пьяные бесчинства, найдут и сначала будут думать, что это они совершили святотатство над храмом истиной веры, потому как все дружки Рейнхауса, да и он сам — лютеране. Они будут отпираться, но все, включая и прокурора, и бургомистра, и горожан, будут считать, что кафедрал испоганили они. И это было очень хорошо. Это было на руку генералу. Кажется, дело и вправду сдвинулось с места, вот только нельзя было почивать на лаврах, нужно было раздувать и раздувать пламя. Нужно было двигаться дальше, и поэтому, уже не слушая мальца, который ещё что-то говорил, барон позвал к себе своего первого оруженосца, и когда тот явился, приказал:

— Пошлите фон Флюгена, а лучше езжайте сами. Найдите мне хранителя имущества Вайзингера. Хоть из-под земли достаньте. Пусть идёт ко мне немедля.

— Понял, — кивнул оруженосец.

— Слышите, друг мой, пусть идёт немедля! — повторил генерал.

Глава 27

А как Хенрик уехал, он вернулся к Ёгану и спросил:

— Так на какую улицу ходит книжник еретиков? Напомни-ка, как она называется.

— Вы про библиотеку, что в магистрате? — уточнил мальчик. — Или про их церковь?

— Про церковь, конечно, про церковь; где магистратура, я уже и так знаю, — отвечал барон. — На какой улице их церковь?

— Какая там улица? — мальчишка задумался, а потом ответил: — Да нет там, кажется, никакой улицы, церковь ихняя в коммуне Габель, что у Восточных ворот, прямо слева от ворот.

— Слева от Восточных ворот? — повторил генерал. — Большая это церковь? Как выглядит?

— Большой дом, кирпичный, но на наши храмы он не шибко похож.

— Ладно… Ладно, — задумчиво произнёс генерал и продолжил: — Ладно, пойди пройдись по городу ещё, добеги до этой их в церкви в коммуне Габель, на площадь загляни, послушай, что ещё в городе болтают, а потом приходи, расскажешь, что услышал, заодно пообедаешь тут.

Мальчик ушёл, а ему снова пришлось сесть в угол и ждать. Уж как барон теперь ненавидел это глупое ожидание событий, но он прекрасно понимал, что его время ещё не пришло, а посему ждал. А с ожиданием приходили и неприятные вопросы: например, где шляется этот мерзавец Гонзаго. Уж не схватили ли его? А ведь могли. Начали судейские искать, кто храм осквернил, стали золотарей хватать и случайно взяли первым как раз того, который с трубочистом устроил поругание храму, а тот, не будь дурак, сразу и сознался. И теперь ловкий трубочист уже сидит в подвале перед жаровней с раскалёнными щипцами и умелым палачом и рассказывает секретарю прокурора и писцу, кто его подбил на это мерзкое дело.

Да уж… Такой вариант развития событий никак нельзя было исключать, а посему генерал решил пока не покидать расположения, к тому же просил полковника Брюнхвальда воспретить это делать и своим подчинённым. А ещё, если такое случилось, его плану угрожал неуспех, ведь Гонзаго был связным с Вигом Черепахой, на которого барон возлагал большие планы и связь с которым теперь была утеряна. И тут могла возникнуть ситуация, когда полагаться ему придётся только на свои силы. Поэтому он звал к себе одного своего офицера. Генерал заметил его ещё в сидении у Гернсхайма и был уверен, что храбрец Нейман и тут, в городских делах, которые требуют тонкости и тишины, сможет себя проявить.

Когда офицер пришёл, барон указал ему на лавку возле себя и произнёс:

— Присаживайтесь, Франц.

Он специально назвал его по имени — мало к кому генерал так обращался, разве что к мужу своей сестры, полковнику Рене, да ещё к Брюнхвальдам, к отцу и сыну, которые за последние годы стали очень к нему близки, может быть, ещё ближе, чем Рене.

И Нейман, усаживаясь на лавку, сразу понял, что разговор этот будет, что называется, деликатным.

— Да, господин генерал, — его волевое твёрдое лицо излучало полное внимание. — Чем я могу послужить вам?

— Скажите, капитан, вы человек