А уж про второе дело, про дело с церковью, генерал и думать не хотел. Но всё-ещё успокаивал себя мыслями: «Мог и не успеть всё сделать. Два дела за одну ночь обстряпать — это нужно быть ещё каким ловкачом!».

И всё-таки эти мысли его мало успокаивали, ведь это только мысли, домыслы. А факт был всего один: Гонзаго не пришёл!

Он, после утреннего туалета, как и положено барину и вельможе, оделся и сел завтракать. Его слуги чем дольше у него служили, тем лучше справлялись со своими обязанностями. По части и сервировки стола, и готовки они были молодцы. И одежду его держали в чистоте, и обувь. Уже редко когда он делал слугам замечания; а что же им можно сказать в упрёк, если яйца всмятку со сливочным маслом подавали они утром в состоянии идеальном, а буженину с чёрным перцем, подаваемую со сладкой горчицей, вчера запекли сами. И кофе Гюнтер стал варить исключительно хорошо, научился находить купцов, что им торгуют, и выбирать хорошие сорта по запаху. И Томаса этому учил. А тот — не смотри, что молод, — был весьма ответственен. Работу свою исполнял на совесть. Хоть иной раз и перетапливал спальню. Но всё это ровным счётом ничего не значило, если просыпаешься ты с мыслями о приближающихся бедах. О людях, доверенных тебе, о невыполнимом задании, что поставлено перед тобой. Вот уже и идеально сваренные яйца с кусочком масла для тебя не идеальны, а буженину так и вообще не хочется, и съел он её кусок, чтобы не обижать слуг, что её готовили. Вот кофе… кофе — да, выпил две большие чашки, утром он уже не мог без него. Только после первой чашки, казалось, просыпается Рыцарь Божий окончательно. А после второй уже готов продолжить бесконечную свою борьбу.

* * *

От нескольких офицеров, что проводили смотры своих рот на дворе, сразу отделился Лаубе — он нынче был дежурным, — подошёл к генералу и после пожелания здравствовать сообщил:

— К вам городские.

— Опять? — генерал был раздосадован. Мало ему было своих дел, так теперь ещё эти стали ему досаждать. И он спросил у капитана. — Те же, что были вчера?

— Я тех не видел, господин генерал, — отвечал ему офицер.

Волков спешился и пошёл в здание, по дороге останавливаясь и здороваясь с офицерами и солдатами. А у офицеров, конечно, были к нему вопросы, и генерал эти вопросы обсуждал. А городские пусть ждут. Ничего, авось не герцоги.

Тем не менее, умышленно заставляя горожан ждать его, сам он думал о них всё то время, что общался со своими подчинёнными.

«Судейские снова пришли, и что будут просить? Выдать им сержанта? Опять будут наглеть. И будут раздражаться, когда им откажу». Наконец ему самому захотелось покончить с этим визитом побыстрее, и он всё-таки пошёл в помещение дежурных офицеров, где его и ждали визитёры. Пришёл и был удивлён, так как пришедшие оказались не те люди, о которых он думал. Этих было всего двое: один невзрачный человек, о котором и сказать-то было нечего, кроме того, что он учён, так как пальцы его были в чернилах, а второй и вовсе мальчишка; они оба дружно ему поклонились, на что генерал лишь кивнул.

— Итак, господа, чем могу служить?

— Я писарь секретариата городского головы Шульц, прибыл по приказанию самого градоначальника господина Тиммермана.

— Вот как? И что же хочет передать мне господин Тиммерман?

— Он просит вас сегодня по возможности быть у него, господин бургомистр до вечера будет в ратуше.

— Просит быть? — Волков почему-то не удивился этой «просьбе». — Сие очень приятно, вот только мне непонятен повод этого неожиданного желания господина бургомистра. Милейший господин Шульц, не поясните ли, какие вопросы градоначальник желает со мной обсудить?

— Уж про то мне неизвестно, — отвечал посыльный писарь. — Но думаю, что вопросы эти важны, иначе господин бургомистр не стал бы вас отрывать от дел.

«Да уж, важны… Так важны, что вместо мальчишки с запиской досточтимый господин бургомистр прислал целого писаря с пальцами в чернилах».

Барон сделал вид, что огорчён, и сказал:

— При всём моём уважении к господину Тиммерману я вынужден отказаться, дел много, может быть, к среде освобожусь, а наверное, и вовсе к четвергу; тем не менее передайте господину бургомистру, что обязательно выберу время для визита.

Этот отказ был Волкову приятен, как бывает приятно ответное действие оскорблённого на чьё-то недружелюбное поведение. Как ни крути, но после их предыдущего разговора, в котором бургомистр был высокомерен, а самому генералу отводилась унизительная роль просителя, генерал затаил некоторую обиду на Тиммермана.

Но не только обида была причиной отказа, также свою роль сыграла демонстрация уверенности в своих силах. А ещё генерал хотел показать горожанам, что представитель герба Ребенрее не побежит к какому-то бюргеру, едва тот щёлкнет пальцами.

В общем, генерал отказал бургомистру и закончил:

— Это всё, что вы хотели мне передать?

На что визитёр лишь поклонился.

Тем не менее этот отказ и нежелание идти на встречу с городским головой поставили перед ним загадку: чего же хотел от него бургомистр, зачем звал? Но разгадывать этот секрет у него времени не нашлось: в казармы — раньше, чем рассчитывал генерал, — пришёл Ёган Ройберг и, уединившись с бароном у печки, стал рассказывать, причём с неестественным для него возбуждением:

— На центральной площади толпы, народу собралась тьма!

— Что случилось? — сразу насторожился Волков; с одной стороны, он был, кажется, рад услышать новости, но с другой стороны, волновался: какими они ещё окажутся, эти новости.

— Главный храм города осквернили!

Волков едва сдержался, чтобы не вздохнуть с облегчением; что ни говори, а всё утро, всё утро, и за простыми разговорами, и за переговорами с гонцами от бургомистра, и за завтраком, и по дороге в казармы этот вопрос не давал ему покоя: сделал ли Гонзаго дело, за которое получил золотой, или не сделал? И Гонзаго оказался молодцом.

«Молодец трубочист! Уж не потому ли бургомистр звал меня на разговор? Может, выведать что хотел, а может, успокоить: дескать, храм осквернили, но вы, генерал, не волнуйтесь, мы найдём подлецов, что сделали это, и публично накажем, чтобы другим впредь неповадно было. Думаю, что будут искать. А скорее всего, и ищут. Начнут, конечно же, с золотарей. Может,