шутки святого отца доходили до него уже в пересказе других солдат, тех, что стояли ближе. Тем не менее и он, и Хенрик, и прибывшие с ним сержанты достояли и дослушали проповедь до конца. А потом он, показательно, встал в очередь на причастие почти последним, так как на пути к Господу не бывает первенцев. Барон смиренно выстоял всю очередь и, как положено, принял от отца Доменика кровь и плоть Христову, после перекрестился и спросил:

— Святой отец, не желаете ли присоединится к трапезе солдатской?

— Нет-нет, дорогой генерал, — отказывался монах. — Пойду.

— Понимаю, — кивал Волков, провожая его к воротам. — Мы не готовим постного, а ныне Великий пост.

— Нет, дело не в этом, — отвечал ему отец Доменик. — Меня ждёт паства, люди тоже хотят причаститься и исповедаться. А вам как воинам пост необязателен. Так что не кайтесь излишне. Ремесло военное с постом плохо совместимы.

— Уж это правда, — Волков дошёл с монахом до ворот и, выйдя со двора на улицу, опять, на глаза у многих прохожих, сняв берет, целовал монаху перстень. И просил благословения, которое и получил.

Брат Доменик ему пришёлся по душе. Определённо. Генерал даже подумал о том, что неплохо было бы его перевезти в Эшбахт. А ещё он подумал о том, что использовать в своих планах этого честного и праведного человека было не очень правильно, не очень хорошо.

Но тут же погнал от себя прочь эти мысли, так как найти на уготованную роль человека лучше было просто невозможно. Брат Доменик подходил для дела идеально.

Едва он вошёл во двор казарм, как увидал знакомую небольшую фигурку в грязной зелёной куртке с капюшоном. То был Ёган, и хоть мальчик его тоже увидел, встречаться, а тем более разговаривать с ним на улице барон, естественно, не захотел и ушёл в казармы. Ёган пришёл за ним и рассказал: судья Мориц Вулле и вправду поломан ночью. Били его жестоко. Рука сломана в двух местах, приходил костоправ, привязал к ней палку, ещё замотал судье рёбра, также у него разбита голова, и он лежит у себя в каморке и почти не встаёт.

Ну что ж… Генерал из этого сделал вывод, что с Вигом Черепахой и Гонзаго можно и впредь иметь дела. Они за свои слова отвечают. Сразу видно — честные люди.

* * *

Но именно теперь его ожидание стало ещё более тревожным, и, чтобы не портить обед своим офицерам, он вообще не стал садиться с ними за стол. И его свита с охраной тоже не пообедала вовремя, так как барон выехал из казарм и поехал на главную городскую площадь, послушать, о чём кричат городские герольды и о чем тихонечко переговариваются обыватели. Но и этот его выезд ничем ему не помог: герольды орали про новые пошлины на некрашеную шерсть, которые вводит городской сенат.

Тогда генерал решил послать фон Флюгена к лобному месту, туда, где к большим доскам прибивали свежие указы и где постоянно толпились те, кто пограмотнее. На этом месте, чуть ниже помоста, с которого орали герольды, — а такие места были в любом городе, — шло постоянное обсуждение последних новостей. Горожане собирались там обсудить то, что услышали или прочитали. Поговорить об этом, поругаться — а что же, не без этого, — а иной раз и обменяться затрещинами с тем, с кем не сошлись во взглядах.

И юный фон Флюген, не носивший кирасу, а носивший лишь кольчугу под колетом, был наименее похож на военного, поэтому он ни у кого из любителей пообсуждать городские новости не вызвал бы подозрений.

Пока генерал снова походил по торговым рядам, юноша послушал, о чём говорят, и через некоторое время, вернувшись к коновязи, сообщил:

— Говорят, что это всё устроено, чтобы насолить городским красильням. И союзу красильщиков и ткачей.

— Что? — не понял генерал.

— Говорят, что пошлины ввели купцы, купцы за них ратовали и проводили их в городском сенате.

Всё это было чушью, которая совсем не интересовала барона.

— Подробнее рассказывайте, — потребовал он. — Говорите обо всём, что слышали.

И тогда фон Флюген стал вспоминать, что говорили люди возле досок с указами: что теперь шерсть возить резону нет и что хранить её теперь придётся за городскими стенами. И что всё это устроили купчишки, чтобы гильдию красильщиков и ткачей в сенате подвинуть. А что про турнир? Так ни слова про турнир, ни слова про избитого учителя, словно всё то, что случилось на турнире, происходило где-то в другом городе. Все только и делали, что обсуждали шерсть.

Это было неприятной неожиданностью. Вообще-то генерал рассчитывал, что уже сегодня люди будут говорить про случившееся, но не вышло. И тогда он подумал, что турниром интересуется в основном молодёжь, да ещё богатые любители, а простой обыватель на турнир и не попадёт; может, он и захотел бы посмотреть, как бойкие мужи выколачивают друг из друга дух, но за то платить было нужно. Бесплатно в зал не пускали. В общем, нужно было ещё подождать. И уж если его плану ничего не помешает, скоро, скоро эти городские олухи заговорят не о пошлинах на некрашеную шерсть. Может быть, уже завтра.

* * *

Есть ему всё ещё не хотелось, но поесть было нужно, и он, чтобы не тратиться на трактиры, поехал в казармы. А там ему попался на глаза Ёган, который сидел на облюбованном им месте возле печки в офицерском помещении. И сразу у барона появилась мысль. Он позвал к себе мальчишку и сказал:

— Беги на турнир, погляди на нашего купца, не пьян ли слишком, заодно посмотри, что на турнире творится. Потом сюда приходи — расскажешь.

— Хорошо, — согласился мальчишка и убежал.

И только тут генерал немного успокоился; мальчишка в общем-то смышлёный, придёт и всё расскажет. Хотя барон отдал бы кучу серебра, чтобы самому побывать в этой фехтовальной школе прямо сейчас, чтобы увидеть, как там идут дела и скорректировать их, если что-то протекает не так, как надо. Но, понятное дело, это было невозможно. Не мог он там появиться, чтобы не вызвать подозрение. Посему пошёл он со своими оруженосцами и сержантами из охраны доедать то, что осталось от офицерского ужина.

Поел кое-как да сел в угол, вытянул больную ногу на лавке и закрыл глаза, вроде как спит. Да какой там сон, все думы были