Шрифт:
Закладка:
Вы понимаете, насколько серьезно отразился на сердце мадам Рерих весь этот предательский заговор, как подорвано ее здоровье Тибетской экспедицией, и сейчас такой новый ужасный удар равносилен попытке убийства. Это тем более чудовищно, что три преступника прекрасно знают о состоянии здоровья мадам Рерих. Поэтому каждому неравнодушному человеку понятно, что они намеренно наносят удар, последствия которого могут оказаться непоправимыми.
Незаконное присвоение чужих шер, а сейчас попытка незаконно завладеть манускриптами, затем тайный сговор относительно налогов и клевета на мою деятельность — это неслыханный произвол.
Получается, можно создать свыше трех тысяч картин, получивших признание во всем мире, написать десяток книг этического и культурного содержания, в течение сорока пяти лет работать на ниве образования, и вдруг появляются три злоумышленника, которые намереваются разрушить все, что было сделано. Поистине невероятно.
Если для каких-либо целей понадобится мое письменное признание под присягой, то не откажите в любезности изложить мне подробности и прислать предварительный набросок, которому я мог бы следовать.
Мы все шлем Вам свои лучшие мысли и пожелания успехов для окончательной победы.
Искренне Ваш.
61
Н. К. Рерих, Е. И. Рерих — З. Г. Лихтман, Ф. Грант, К. Кэмпбелл и М. Лихтману
9 апреля 1936 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]
№ 54[243]
Родные наши Зин[а], Фр[ансис], Амр[ида] и М[орис], продолжаем посылать Вам письма Леви. Конечно, его репорты, дневники и минутсы несравненно важнее для адвокатов, но если нужны еще примеры всякой лицемерности, то пусть летят и эти листочки. Прилагаем копию моего второго письма адвокатам. Конечно, Вы не скажете им, что имеете эту копию, пусть они сами, если найдут нужным, скажут Вам об этом моем письме. Люди делаются враждебными, если знают, [что] копия корреспонденции к ним кому-то препровождается, но в данном случае посылаю эту копию, чтобы Вы знали, в каких выражениях сказано адвокатам о наших обстоятельствах. Надеюсь, что в письме достаточное одобрение их деятельности. У Франс[ис] имеется копия телеграммы Ст[ейт] Деп[артмента], переданная ей прежним другом, в которой ясно сказано, что содействие должно быть оказываемо лишь американским членам эксп[едиции]. Этим уже все сказано. Когда сообщается такая формула, всякий понимает, что к остальным членам эксп[едиции] враждебны. Уже один такой документ открывает всю сокровенную сторону происходящего. Видел ли Шу[льц] эту телеграмму, и какие у него предположения об этом заговоре? Ведь подобные действия иначе и нельзя назвать, как настоящим заговором, который предполагает и самые зловещие последствия. А к этому заговору присоединяется еще и заговор ботан[иков]. Видал ли Шу[льц] всю переписку ботан[иков], ведь [она] в полном порядке у Фр[ансис] как документы чрезвычайной важности, и мы знаем: рано или поздно они понадобятся. Полагаем, что если бы Кузен осведомился о такой телеграмме Ст[ейт] Деп[артмента], то он должен был бы задуматься. Ведь и для него, и для всех его близких существование такого документа чрезвычайно неприятно. Пусть при всех верных случаях тетке рассказывается о предательстве Глиина и о существовании писем и телеграмм, которые не выдаются лишь из уважения и нежелания чем-либо затруднить трудное время для Кузена. Можно представить себе, какие подземные мины закладываются!
Хочется знать, как именно действует Комитет Защиты — ведь он образовался уже почти два с половиной месяца назад. И, наверное, за этот срок были какие-то решения и действия. Также и второй Комитет, который, судя по Вашим письмам, образовался 12 марта, тоже за этот срок, вероятно, начал какие-либо действия. Насколько работает темная рука, можно видеть из последнего письма Мориса от 20 марта.
Конечно, и раньше бывали похищения номеров картин, если не были привинчены. Но сейчас, по-видимому, это было каким-то новым злоумышлением. Можно себе представить, каково освещение в Музее! Наверное, Морис посоветовался с адвокатами о прибавлении новых ламп, ведь теперь решительно каждое действие должно быть одобрено нашими защитниками. Ведь никогда не знаете, из какого именно действия наши же адвокаты потом могут Вам сказать — почему они не были осведомлены. Вот и посылаемые сейчас письма Леви, по нашему мнению, они сравнительно с уже высланными дневниками и репортами не имеют важного значения, но если и их хотят прочесть, то пусть прочтут и эти писания. Наверное, на суд не будут выносить частных писем, а ограничатся более важными документами, ибо в дневниках и репортах говорится гораздо полнее. Еще раз повторяю, что за 1923 год нельзя ожидать писем Леви, ибо до половины сент[ября] мы не переписывались, будучи все время вместе, а затем в ноябре уехали в Индию и до конца года передвигались с места на место. Кроме того, если какие-либо письма и были, то, вероятно, или находятся среди фрагментов той переписки, которая сейчас имеется в черном чемодане Юрия, или же пропали среди тех вещей, которые мы считаем пропавшими в Китайском Туркестане. Юрий Вам пишет о том, что Вы можете раскрыть его черный [ко]жаный чемодан. Там будут и Ваши личные письма, ибо мы отослали в Нью-Йорк всю корреспонденцию и все лишние вещи перед уходом в горы.
О слушании дела 6 апреля мы телеграммы не получили, из чего думаем, что оно отложено, тем более что 5 апр[еля] была телеграмма, спрашиваю[щая] присылки писем для будущего. Кроме того, мы знаем, что «дело ширится и развивается правильно». Потому какие бы ни были новые подкопы и выпады, понимайте их лишь как возможности к новому расширению дела. Энергичны ли советы двух наших адвайзеров, Брата и Фрид[ы]? Часто думаем об указанном Миллик[ане]. Ведь он может быть полезен всю[ду]. И его знание философии помогло бы во многих особых подробностях дела. Передайте нашим Комитетам наши лучшие пожелания и признательность за их бодрую и справедливую защиту дела.
Вспоминаем письма Ст[окса], Косгр[эва], Фосд[ика] — все это голоса, которые останутся в анналах неслыханной эпопеи. Также и Вы, родные наши, как испытанные воины, обернете каждый выпад на пользу. Именно, каждый выпад
