кивнул. Он прекрасно понимал, что сейчас творится в душе у девушки, и уважал ее за стойкость и самообладание. Ведь совсем недавно на ее глазах свершилось самое страшное из всего, что только может быть на свете, – убийство. Причем убили не кого-то постороннего, а ее брата. А убийцей, что еще ужаснее, был ее отец. А она ведет себя очень даже достойно. Ни слез, ни истерики, ни обмороков. Мужественная фиалочка, растоптанная чужими сапогами.

– Я готова, – сказала Виолетта и даже улыбнулась. – Только вы задавайте мне вопросы, а я постараюсь на них ответить. Так мне будет легче…

– Да, конечно, – сказал Гуров.

– Хорошо, – девушка еще раз вымученно улыбнулась. – Вы, наверно, будете спрашивать, почему и как я решилась прийти к вам. Так вы об этом не спрашивайте, ладно? Потому что я не смогу ответить на такой вопрос.

– А я и не собирался, – улыбнулся и Гуров.

– Спасибо, – кивнула девушка. – А обо всем остальном спрашивайте. Я расскажу…

Она рассказывала долго, иногда путалась, иногда возвращалась к ранее сказанному, иногда опровергала саму себя, говоря «ой, не так!», и пыталась припомнить какие-то моменты, которые упустила, а иногда и вовсе умолкала, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Гуров ее почти не перебивал, лишь изредка задавал короткие уточняющие вопросы. Он слушал рассказ Виолетты, и в его голове складывалась отчетливая картина трагедии, случившейся на даче.

…Помахав Гурову из окна, Виолетта вернулась в гостиную. Ни отец, ни мать, ни брат не обратили на нее никакого внимания – не до нее им было. Они спорили и ругались.

– Ну что, папочка и мамочка, доигрались? – говорил Евгений. – Черт бы вас побрал с вашими изменами и любовями!

– Заткнись! – рявкнул на него Воронов-старший.

– А ты голос на меня не повышай! – злобно оскалился Евгений. – Кто ты вообще такой, чтобы орать на меня? Как совсем недавно выяснилось, ты мне никто: ни дядюшка, ни дедушка, ни родимый папа! Пустое место!

– Я тебя вырастил.

– Вот за это нижайшее тебе спасибо! – со злобной ироничностью сказал Евгений и поклонился.

– Я тебя сделал богатым человеком.

– И за это отдельная тебе благодарность. А только что с того? Завтра опять придет к нам этот полковник, и что останется от моего богатства? А ведь он придет! И все из-за вас! Чтоб вам пропасть вместе с вашими любовными страданиями и изменами!

– Замолчи! – на этот раз крикнула мать. – Нашли время и тему… О другом сейчас думать надо!

– О да! – злобно согласился Евгений. – Например, о том, как всем нам не загреметь в тюрягу! Вот скажи мне, бывший мой родитель, почему ты отпустил этого полковника просто так? Почему ты не сунул ему денег?

– Я намекал, но он не взял, – угрюмо ответил Воронов.

– Намекал, – насмешливо повторил Евгений. – Знаю я твои намеки! Да ты за рваный рубль удавишься! Я еще удивляюсь, как ты оторвал от души сто тысяч для этого деревенского бандита! Нашел кого нанимать в киллеры… Уж лучше бы ты обратился к Сене Красивому… А, понимаю. Как не понять! Сеня не деревенская пьянь! Он бы запросил больше… Ох, дядюшка, дядюшка… Погубила тебя твоя жадность. Нанял исполнителя, как же! А он взял да и попался. И раскололся. По полной программе! Ну, да мне-то что? Я по этой статье не ходок. В крайнем случае свидетель. А вот ты шей торбу и суши сухари!

– Пусть сперва докажут, – мотнул головой Воронов. – Мало ли что сказал какой-то деревенский пьяница.

– Значит, пойдешь в глухой отказ, бывший мой отче! – Злая ирония и такая же злая насмешливость так и перли из Евгения. – Ну-ну. Ты кого здесь держишь за дурака? Может, того полковника? Ну, так зря. Уж он-то доведет дело до конца, ежели начал. Так что учи феню и тюремные порядки. Пригодится. Попроси Сеню Красивого, он тебя научит по ускоренной программе.

– И на полковника найдется управа, – мрачно сказал Воронов.

– Да неужели? – издевательски расхохотался Евгений. – Вот прямо-таки все твои друзья-приятели взяли да и бросились спасать тебя от полковника! Наивный ты человек, Игорь Николаевич. И глупый. Да они от тебя дружно отрекутся, как только учуют, что шерсть на тебе задымилась! Еще и подсобят тому полковнику законопатить тебя! Своя-то шкура дороже, потому и закроют они тебе рот. Ладно, если еще живым оставят, а то наймут какого-нибудь деревенского обормота за сто листов… Ты-то ведь распрекрасно знаешь, как это делается. Ну, и они такие же…Так что ты бы не рассчитывал на свои связи – нет их у тебя. Один ты, дяденька, как во поле береза…

– Замолчите! – еще раз прикрикнула на мужа и сына Екатерина Борисовна. – Слушать тошно! Сейчас нам нужно не грызть друг друга, а, наоборот, стараться друг другу помочь. Как-никак семья.

– Да-да-да-да! – с дурашливой готовностью произнес Евгений и так же дурашливо опустился перед матерью на колени: – Ты, мамочка, как всегда, права! Мы – семья! Ты, значит, моя мама, я – твой сын, он, – Евгений указал рукой на Воронова, – твой муж и, соответственно, мой отец… Что? Я что-то не так сказал? Ах это не мой отец? Да что ты говоришь! Как жаль, как жаль. А с виду такой благородный человек!.. А кто же тогда мой отец? И что здесь делает этот благородный человек, – он опять указал на Воронова, – если он не мой папа?

– Прекрати сейчас же! – крикнула Екатерина Борисовна.

– Как это так – прекрати? – делано удивился Евгений. – С чего вдруг прекрати? А может, у меня душевная травма? Конечно, у меня душевная травма! Огромная, на всю душу! Шутка ли, столько лет называть папой чужого человека! Тут кто угодно душевно травмируется. Разве нет?

Екатерина Борисовна ничего не ответила и лишь поморщилась.

– А почему ты поморщилась, мамуля? – Евгения явно понесло. – Тебе неприятно меня слушать? Ах как я тебя понимаю! А мне-то каково, только представь! Всю жизнь слышать от тебя, что чужой мне человек – мой родной отец! Почему ты не думаешь о моих чувствах, мамочка? Скажи, мамуля, а кто мой настоящий папа? Неужели тот убиенный авантюрист? Или, может, кто-то другой? Третий? Ты уж, мамочка, не таись, выкладывай карты на стол! Коль уж у нас пошла такая крупная игра!

– Перестань паясничать, – устало произнесла женщина. – Сейчас надо думать о деле…

– То есть о том, как спасти свою шкуру? – с дурашливой поспешностью сказал Евгений. – Что ж, я готов. Действительно, что может быть важнее спасения своей шкуры? А то все какие-то отцы, деревенские пьяницы, убийства, прочие трагедии… Ну их всех! Вот спасение собственных задниц – совсем другое дело!

– Ты что же, не