Принципиальную роль в этих акциях играл наговор, иногда сочетавшийся со специфическими жестами и нанесением символических изображений. От этого порой зависел результат вплоть до противоположного – может помочь, а может, напротив – в зависимости от условий использования. Таким было в 1628 г. экспертное заключение врачей о корне, обнаруженном у одного бродячего крестьянина. Комиссия Аптекарского приказа, приглашенная следователями, определила, что «тот корень гусина плоть и к лекарству пригожается», то есть сам по себе безвреден. Однако доктора прибавили: «А буде кто захочет воровать, а он и на добром корени воровством и наговором дурно сделает»[304]. Многое зависело от слов мастера и ритуала, зачастую неведомых посторонним.

Порча выражалась в припадках, падучей и кликушестве. Нередко это могла быть икота или чахотка. Очень часто встречались различные опухоли. Но главные недуги, которыми манипулировали ведуны и ведьмы, были «кила» (грыжа) и «невстаниха» (импотенция). Их наводили и отводили.

Половая жизнь была важнейшей областью применения колдовства. Эта чувствительная сфера особенно восприимчива чародеяниям. Под ударом прежде всего оказывались мужчины. Их слабость неизменно объяснялась порчей.

В 1648 г. комарицкий драгун Федька Филиппов жаловался на жену церковного дьячка Дарьицу, что «испортила она Дарья меня, учинила скопцом». Более того, «по пирам и по беседам она Дарья везде похваляется, что она так нарочно сделала». А Федьке было не до шуток: «И от той порчи в конец я погиб и женишки отстал». Следователи потом дознались, что было у Дарьи много других ведовских грехов. Ту же половую беспомощность она наслала еще и на Федькиного тестя Свирида Свиридова. Причины содеянного в документах не уточняются[305].

В 1653 г. стольник Федор Лодыженский женил двух своих дворовых людей, но их «обоих перепортили на свадьбах, совокупленье у них отняли». В грехе спьяну признался некий Сенька. Когда его схватили, он обязался все исправить и потребовал принести ему чеснока. Каждому порченному он дал «по три зуба чесноку и велел им есть». От этого они тут же «исцелели». Но на колдуна Сеньку таки донесли, и ему досталось[306].

Царским указом в 1647 г. шацкому воеводе поручалось неких Агафью и Терешку Ивлева «у пытки распросить и пытать накрепко и огнем жечь, кого именем и каких людей они портили и до смерти уморили, и кому именем и каким людям килы и невстанихи делали, и кто с ними тем мужикам и женкам такое дурно делал, и где и у кого именем Терешка Ивлев такому ведовству и всякому другому учился». Агафьица вскоре подтвердила, что «к мужикам килы присаживала и невстанихи делала», а с сестрой Овдотьецей «испортила и уморила до смерти приказного дьячка боярина князя Никиты Ивановича Одоевского Федьку Севергина» и еще «крестьянина Степанка Шахова». А также она присадила килу деверю своему Степанку. При обыске у нее нашли и «кильный стих», и прочую колдовскую гадость. Заговор на килу был такой: «На море-окияне, на острове Буяне стоит сыр дуб крепковист, на дубу сидит черн ворон, во рту держит пузырь, и слетает с дуба в море, а сам говорит: “Ты, пузырь, в воде наливайся, а ты, кила, у него развымайся”». «А ключ де тому стиху, как та птица воду пьет, и сама дуется, так бы того кила дулась по всяк день и по всяк час от ея приговору».

С «невстанихой» сложнее. Дважды ее делала Федьке Агафья «нитью мертвого человека с приговором» за то, что «мимо ея ходил к Сафрошкиной жене Тимофеева». Помогала Федьке от «невстанихи» Авдотья: «Лила де сквозь пробоя воду с приговором и ему давала пить». Кроме того, Агафья, чтоб привязать Федьку, дважды давала ему в кислых щах его собственное «естество» (сперму). А после того, как Федька на Агашке не женился, то она стала «портить» его «на смерть», подмешивая в питье могильную землю и «наговорные коренья». Агашку и ее свекра Терешку потом казнили[307].

В зоне особого риска были новобрачные. С ними всегда что-то приключалось, и не всегда хорошее. На них дули, про них думали, кормили чем-то не тем и бросали под ноги что-то с наговором. В 1646 г. крестьянин Тимошка бил челом на колдуна Степана Тихонина, что, «как сын мой ехал от церкви от венчанья», тот, «вышед из своих ворот, кинул под него щепу»[308].

Наиболее удобными предметами для передачи порчи считались соль, воск, хлеб, вода, нижнее белье… Особенно подходила соль. И мыло. Сильнейшим средством была могильная земля или части трупа. Во всем соблюдался принцип подобия. Нужно было опорочить богоподобный образ человека, а через него и самого человека, а через него самого Господа. Таков дьявольский план. Если нет возможности безболезненно установить более близкий контакт, то достаточно следа, отпечатка ступни или сапога, который как бы часть того самого человеческого образа. Этот метод использовали особенно часто в случаях с высокопоставленными особами.

Ну и, конечно, не исключались буквальные связи с бесами, встречи, контракты. Они затруднительны без личной инициативы. Для воцерковленного вообще невозможны, поскольку на теле крест, и он предохраняет. Хотя вот скот под ударом – на него бесы нападали часто, как по собственной прихоти, так и по чужой наводке.

Чародейство широко использовалось в личных целях, но совсем нередко применялось в социально значимых ситуациях, которые можно отнести к политическим, даже внешнеполитическим. Так в 1631–1632 гг. в ходе подготовки к войне поляки стали засылать в Россию заколдованные товары. Сохранилась царская грамота от января 1632 г., в которой псковичам запрещалось покупать у поляков хмель, поскольку сведущие люди донесли, что те завели ведьму, которая наговаривает на вывозимое к русским сырье, чтоб наслать на них мор[309]. Такие практики считались распространенными. Прибывший в июне 1635 г. из Константинополя посол от патриарха Кирилла передал «тайно» просьбу первоиерарха, чтоб царь берегся от грамот и подарков, поступающих от турок: «Не было бы какого насылочного дурна от турского султана в грамотах и подарках, потому что на государя султан имеет досаду за мир с польским королем»[310]. В XVII в. колдовство было оружием, заставляющим волноваться и сотрясать властителей, влияя тем самым на самые отдаленные сферы общественной жизни.

* * *

Сейчас в учебниках пишут, что Смута закончилась в 1613 г. с присягой царю. Но это, конечно, не так. Речь о переломе, но не о финале. Еще шла война с Польшей, а на Новгородских землях хозяйничали шведы. Вплоть до 1619 г. отец Михаила Федоровича патриарх Филарет (в миру Федор Никитич Романов) оставался в польском плену. При государе из близких была