От контекста зависит не только то, как мы беспокоимся, но и то, о чем мы беспокоимся. Тревоги XVII века – что на тебя нашлют порчу или обвинят в колдовстве – точно так же обусловлены случаем, как и тот факт, что к психиатрам в начале 2000-х пошли пациенты, опасавшиеся, что все их ближайшее окружение – переодетые актеры. Эта тревога, перешедшая у некоторых людей в бред, начала распространяться после состоявшейся в 1998 году премьеры «Шоу Трумэна» – фильма, главный герой которого становится жертвой именно такого заговора[345].

В некоторых случаях легко увидеть, как именно патологическая тревога цепляется за прописанные в культуре страхи и нарративы. Но часто тревога настолько отделена от реальности, что напоминает доказательство индивидуального суверенитета, возникшее в больном мозгу. Особенно странной кажется связь между культурой и тревогой в наиболее явной форме а вдруг: навязчивых мыслях. Поскольку навязчивые мысли часто абсурдны, почти гротескны, то легко предположить, что они должны исходить из смеси генетической уязвимости и химического дисбаланса, – что мысли эти вовсе не социальные, а антисоциальные.

Мать, которая не может избавиться от мысли задушить своего ребенка? Мужчина, который старается не заходить на кухню, потому что боится схватить нож и зарезать свою жену? Мозговые центры, которые пошли вразнос, или души, которые сохраняют контакт с духом времени?

Территории риска

Зациклившиеся на тревоге люди действительно испытывают больший по сравнению с другими дискомфорт, сталкиваясь с определенными рисками, но риски, на которых они зациклились, никак не отделены ни от тревог других людей, ни от способов, которыми они пытаются «нейтрализовать», то есть успокоить, тревогу. Риски тревожного расстройства всегда отражают уже существующую, исторически сложившуюся тревогу. Особенно это касается навязчивых мыслей.

В наши дни распространенным типом навязчивых мыслей является беспокойство о бактериальном или вирусном заражении, что, среди прочего, приводит к многократному мытью рук с целью нейтрализовать опасность. Подобные навязчивые мысли были невозможны до середины XIX века, когда венгерский врач Игнац Земмельвейс обнаружил, что случаи родильной горячки резко идут на убыль, если акушеры моют руки. В появление таких навязчивых мыслей, вероятно, внес свой вклад и Луи Пастер, представивший теорию о возможном существовании бактерий[346].

В соответствии с медицинскими открытиями в 1970-е годы в предмет навязчивых страхов превратился асбест, а в 1980-х и 1990-х годах многие неотступно думали о ВИЧ. В книге «Мальчик, которому постоянно нужно было мыться» (The boy who couldn’t stop washing) американский психиатр Джудит Рапопорт пишет, что в 1989 году у трети ее страдающих ОКР пациентов были навязчивые мысли о В ИЧ и СПИДе. Такие мысли явились частью более общего беспокойства – беспокойства, которое кристаллизуется в навязчивых идеях[347].

Иногда корни навязчивостей уходят в локальные, свойственные какой-то определенной местности представления о риске. Навязчивые мысли, почтительно именуемые коро, связаны с опасностью того, что половой орган съежится или врастет в живот. Подобные идеи больше свойственны мужчинам и время от времени широко распространяются на острове Хайнань в Южно-Китайском море; они могут, например, привести к тому, что люди в попытке нейтрализовать опасность то и дело измеряют длину полового органа. Как отмечают некоторые, коро отражает представление о том, что органы (включая нос, язык и женскую грудь) могут уменьшаться в размерах, а это считается опасным для жизни. Подобные представления, сохранившиеся в некоторых районах Южного Китая, коррелируют с нежеланием говорить о сексуальности[348].

Во всех обществах есть то, что я называю территориями риска, где процветает тревога. Далее я проанализирую четыре современные территории риска, где культурно обусловленное беспокойство о «внутреннем» особенно значительно: религия, сексуальность, агрессия и отношения. Как заметил внимательный читатель, я уже описал несколько связанных с религией и сексом тем, вызывающих тревогу. Причина не в том, что религия и сексуальность непременно опасны. Это те области, которые в силу множества исторических обстоятельств вызывают у нас озабоченность. Точно так же мы больше опасаемся погибнуть от рук террористов, чем утонуть в собственной ванне. Изучить причины значит не только понять тревоги каждого отдельного человека в общественном контексте. Изучение тревоги означает еще и возможность через тревоги индивида понять общество.

Первая территория риска: религия

Одним из первопроходцев ОКР был французский врач Легран дю Соль. В монографии «La folie du doute»[349], написанной в 1875 году, дю Соль представил то, что он называл болезненными сомнениями. Он подчеркивает, что пациенты с этим заболеванием не бредят. Они знают, что предмет их беспокойства вряд ли существует в действительности. И все же они не могут избавиться от беспокойства:

Эти странные, несчастные пациенты прекрасно осознают свое состояние. Они с поразительной ясностью судят о положении, в котором оказались, и горько сожалеют о нем… они открыто признают, что их опасения абсурдны, и говорят: «Я знаю, что во всем этом нет здравого смысла, но не могу избавиться от своих мыслей, не могу покончить с ними»[350].

Как некоторые замечали впоследствии, понятие «сомнения» способно ввести в заблуждение, потому что сами пациенты дю Соля больше всего хотели избавиться от сомнений. Они страдали скорее от болезненной жажды уверенности, и выражалась она в том, что пациенты постоянно искали у дю Соля слов поддержки. Их тревоги сводились почти исключительно к отсутствию христианской веры.

То, что дю Соль называет les scrupules religieux, религиозными сомнениями, выражалось по-разному и весьма странно. Одна молодая женщина жаловалась, что смеялась во время первого богослужения, не знала благодати и скрывала грехи от исповедника. Потом она стала думать о кощунстве и устыдилась. Употребление только постной пищи было одним из нескольких наказаний, которым она себя подвергла.

Хотя дю Соль заверил ее, что она не грешница, сомнения остались. Женщина так боялась не успеть раскаяться, что не спала по ночам, чтобы избежать опасности умереть во сне. Это ощущение – как будто сразу после окончания исповеди человек чувствует, что должен был что-то сказать, но забыл, – не раз встречается в описаниях, которые дю Соль дал своим пациентам. Еще чаще встречается «я недостаточно хорошо молюсь»[351].

Сорокапятилетний мужчина рассказывал в письме о своем детском чувстве, что его молитвы никуда не годятся: «Я начинал все сначала раза по три-четыре; вечером часто засыпал, стоя на коленях, и оставался так всю ночь. Оттого, что я не всегда исповедовался искренно, мне казалось, что я не отчитался во всех своих грехах, и