Я подал ей письмо от Сундука.

— Это что такое? Это — письмо? От кого же может быть мне письмо?

— Прочитайте.

Маленькое горящее пятнышко румянца проискрилось у нее высоко на щеке, под глазом, и кожа у века слегка задрожала, когда она дочитывала письмо мужа, но сказала она сухие слова — не те, видно, которые ей сказать хотелось:

— Передайте ему, что я выросла из старых юбчонок и не гулянки теперь у меня на уме, а совсем другое.

И тут же она спохватилась, что так резко сказала:

— Мне надо, бабоньки, поговорить бы вот с ними, — она показала на меня, — это ведь они мне от Ванюши известие привезли.

— Говори, мы тебе говорить не мешаем, — отозвалась чернобровая женщина в цветной шали, осмотрев меня с головы до ног насмешливо и свысока.

Однако Агаша не стала много спрашивать меня о муже. И ей мешало, кажется мне, не присутствие людей, — эти расспросы не шли к тому приподнятому душевному состоянию, в котором она в эти минуты находилась.

Я, правда, ожидал, что увижу Агашу не похожей на ту беспомощную женщину, которая при чужих людях плакала за столом у хозяина. И я не ошибся: перемена была, но все-таки не такая, как я представлял.

Внешне Агаша стала еще застенчивее и тише, даже шаг ее стал неслышнее и голос приглушеннее — как будто она боялась что-то в себе смутить. Но зато во всем ее общении с окружающими появилась уверенность: этот человек хорошо знал, что и для чего он сейчас делает и говорит. Мне после Кузьма сказал про нее: «Как поглядишь, будто смирней сделалась, а вот в сердце появилась властность и строгость, как, бывало, у настоящего солдата, а тем паче у командира перед атакой, — помню, когда мы Дунай под пушками переходили и через Балканы перелезали».

Вместо Агаши меня стали расспрашивать о Сундуке другие женщины. Меня этим экзаменовали: свой ли?

Я отозвал Агашу в сторону и сказал ей пароль. Разговор сейчас же перешел на дело. Я рассказал, как оценивает Архип Николаевич положение на рынке, как выгодно ему сейчас не прерывать, не сокращать производство, а расширять и увеличивать. Сказал я и о том, как семейная распря между братьями тоже склоняет Архипа Коноплина быть уступчивее.

— Что же, по-вашему, нам делать? — спросил Степан.

— Сейчас же бастовать. Иначе момент будет упущен.

— Сейчас же? Это, значит, нынче же? Так я понимаю? — спросила Агаша. — Да вот бабы говорят — денег бы еще пособрать. Много у нас таких семей, что получку вперед проедают, а запасу — мы обходили, проверяли — ни горсти круп, ни луковицы, ни картошины. Для таких нынче начни бастовать — завтра зубы клади на полку. У многих и от деревни нельзя ждать поддержки, которые коренные городские.

— Да ее самое взять, Агафью, — вся тут! Ни в деревню не к кому уехать, ни в доме нет на черный день ни грошика, ни кусочка. Как же таким бастовать? Ведь не припася основы, ткать не сядешь, — вставила чернобровая женщина в шали.

— Ан у тети-то Агаши и есть! Возьми-ка, тетя Агаша! — крикнула с постели Лиза, протянув Агаше деньги.

— Это что же такое? Откуда эти деньги? — удивилась Агаша.

— Для стачечного комитета эти деньги на твое усмотрение вносит от себя твоя убогая племянница Лиза. Вот и все дело. И просит обозначить в расписке и в рабочих газетах напечатать, — объяснил официальным тоном Спиридон.

Продажа Лизиных костылей ошеломила Агашу. Она сначала побледнела, затем зажглись пятнышки румянца на щеках, взгляд остановился, как будто она взглянула в глубь себя.

— Видите вы это, бабы? Видите вы эту девочку? Видите ее детское сердце? Кто же после этого скажет, что не выйдет у нас наше дело и что не надо нам за него браться?

— Уж ты не напирай, и без тебя все нам понятно, — отозвалась чернобровая женщина в цветной шали, как бы оправдываясь в какой-то своей вине.

Агаша подошла к Лизе, взяла ее обеими руками за голову и поцеловала:

— Желание у тебя было правильное. Умница девочка, — сказала она торжественно. Потом, желая смягчить официальность тона, она прибавила: — Умница, Лизочек, умница.

Охваченная счастьем, Лиза спрятала голову под подушку. Агаша попробовала повернуть ее к себе за плечо, но девочка свернулась калачиком, уперлась и забилась в угол кровати. Агаша оставила ее, посмотрела на Маврушу и Спиридона, покачала головой и очень тихо укорила их:

— Чья же это была дурацкая выдумка — костыли продать?

Агаша погладила Маврушу по голове и неловко пожала руку Спиридону.

Тут я узнал, что с большой настойчивостью и очень скрытно все эти дни, с прощеного воскресенья, Кузьма, Степан и Агаша вели подготовку стачки и что теперь уже все приготовлено к последнему шагу, к открытому выступлению, осталось только решить, когда начать. За этим теперь они и собрались.

— Трудно это решить нам одним, и ваш голос на нашем военном совете был бы в пользу, — обратился ко мне Кузьма. — К нам теперь со стороны не подпускают никого. Заезжал тут в город агитатор от партии под видом профессионального союза, — его в привокзальных номерах арестовали, даже чайку напиться не успел. Бастовать мы решили. Об этом спору больше между нами нет. Но вот придумали бабы новое дело — объявить забастовку и разъехаться в деревню, по домам. Чего, мол, здесь торчать на хозяйских глазах! Дело к весне, поздняя масленица в этом году. Скоро подойдет навоз возить; глядишь, коров выгонят, травка зазеленеет, сморчки пойдут, щавель. Да и воздух в деревне человеку поддержка. А хозяин сразу увидит, как разъезжаться начнем, — дело насерьез затеяно.

На этом — как плотину прорвало — заговорили все, заспорили.

Мне было ясно, что разъезд по деревням был бы ошибкой, но я предпочел вначале послушать, что скажут Степан и Агаша.

Степан стал взвешивать практические выгоды и невыгоды того и другого положения. Его перебивали женщины и очень убедительно противопоставляли одним практическим доводам другие, не менее веские. Спор становился бесплодным: бытовые соображения были до бесконечности разнообразными и говорили в пользу того и другого решения. Спорщики сравнивали семейный бюджет при проживании в коноплинских корпусах и в случае разъезда по деревням. Степану было трудно угнаться за тонкими расчетами баб.

К счастью, дело поправила Агаша. Выбрав тихую минутку, она раздумчиво сказала:

— По-старинному говорилось: от грозы либо все в кучу, либо все врозь. Зачем же нам врозь, если мы своему делу верим? Лучше уж все будем в куче. А там что судьба ни даст: либо