выталкивая последнюю частичку живой надежды.

Николь честно пыталась потешиться верой, что это неправда, все слова ложь, а потом вспоминала гадкое прошлое, где-то на кромках задавленное очередными успокоительными. А ведь ей было семнадцать, когда она поняла свои чувства, приняла и осветилась ими. В сердце поселилось тепло, а тело обрело лёгкость, да так, что хотелось кричать, но уже от небывалого счастья, надежды и веры. Но кто же знал, что они так запросто перерождаются в ненависть. Когда надежды вырывают наживую, а сердце начинает обратный отсчёт времени.

— Николь, ты со мной? — голос Марка выводит девушку из прострации своего мира под названием «мысли», и сам усмехается, как она промаргивается, поднимая на него слегка растерянный взгляд, переставая машинально ковырять прибором яблочный пирог в тарелке.

— Прости, задумалась, — произносит Николь и тянется к кружке на столе, совершая глоток, смачивая сухое горло.

Как-то странно всё произошло, и Николь сама не поняла, как Маркус однажды приехал утром прямо к дому, предложив довезти до института. На следующий день всё повторилось. И на позаследующий. И всю неделю. Она просто садилась в машину, а он просто вёл машину, поддерживая нейтральную базу разговора, и Николь отвечала, изредка задавая свои вопросы. Но обычное «просто» всегда зарождает смуту сплетен, перешёптываний и проскальзывающей ненужной зависти. Кто-то записал их в парочку, заочно установив статус «самой красивой пары», а некоторые изнутри захлёбывались ядом, пуская искры и всё больше расщепляя язык, как гадюки, но, о Боже, как же Тёрнер было похрен. Просто оставьте её в покое.

Ища покоя, Николь, тем не менее, решается идти по-обратному, наперекор себе… или всё же назло кое-кому. Она сидит на недосвидании с Маркусом в забредшем кафе после кино. Парень затащил их, по банальности, на мелодраму, так что пришлось весь фильм сдерживаться, не закатывать глаза от глупости главной героини и сдерживать рвотные позывы от ванильной игры, крича о великой любви.

«Любви нет, глупцы, — кричала Николь в душе, — это ложь!»

Всё ложь, как и её жизнь.

А ведь было всё так спокойно… наверно.

Любовь — иллюзия самообмана, желающего увидеть прекрасное и ощутить это прекрасное внутри себя, в самом сердце. Любовь — плод слепых романтиков, явно витающих в розовых облаках, поедая самые сладкие зефирки под действием запрещённых препаратов. А если нет? Тогда почему её сердце так очернено и иссыхает под гнетущей чёрствостью? Наверно, ей уже не дано это познать. А может, просто и не пыталась?

— Думаешь о Нэйтене? — Маркус смотрит в упор, сканируя взглядом, пытаясь проникнуть внутрь, но по-прежнему натыкается на глухие засовы безнадёжности, Тёрнер чётко ставит границы дозволенного.

— А почему ты спрашиваешь именно о нём? — сложив руки на столе, она прокручивала колечко на пальце с таким интересом, словно не было ничего более увлекательного. А может, она просто устала от этой игры гляделки, не желая давать чётких ответов.

«Да, думала. Да, о нём».

— Тебя это беспокоит?

— Ты уверен, что хочешь услышать ответ? — наконец она прекращает свои действия и поднимает взгляд из-под ресниц. — И я более чем уверена, что ты сам знаешь ответы на многое. Он твой друг, а о наших отношениях ты наверняка в курсе, — Николь стреляет прямо, более не прикрываясь фальшивой улыбкой. Надоело. Тошно. А Маркус, как тёмная лошадка, что путает и допытывается до чего-то, пытаясь выколупывать по кусочкам что-то изнутри.

— В этом-то и дело, — мягко улыбается парень, сложив теперь и сам руки перед собой на столе. — Я не понимаю, как он упускает такую девушку.

Лесть? Ложь? Какое ужасное сочетание слов. Николь хмурится, смотрит прямо в глаза напротив, и лучше бы она увидела в них это сочетание, чем приемлемую правду. Или она настолько одичала, что постоянно ищет подвох? Почему бы хоть раз не расслабиться и просто поддаться обстоятельствам. Довериться кому-то. Но каждое доверие унизительно растаптывается сущностью людей. Довериться? Проще задохнуться в никотине.

— Чего ты добиваешься, Марк?

— Ты же умная девушка, Николь. Постарайся догадаться.

И она постарается.

***

Она выжила. Просто осталась. Ради мамы. Ради папы.

Ради… Нэйтена?

Удивительно, как тело было способно регенерировать, в отличие от души. И если бывшая сломанная нога, освобождённая от гипса и костылей, лишь периодически стала ныть на погоду, то внутри всё ныло без остановки. Физически она давно была здорова, но психолог никак не мог дать ей справку на излеченную моральную составляющую. Именно тогда Николь научилась лгать всем вокруг и даже самой себе. Николь лгала, потому чувствовала, что начинает сходить с ума. Ей не нужно было общество, не нужен этот дядька а-ля «само спокойствие во плоти». Ей всего лишь надо, чтобы её оставили в покое, в то время как, наоборот, запирали внутри себя и резали разум однотонными вопросами «Как ты себя чувствуешь?», «Что ты сегодня видишь на картинке?» А ей просто хотелось испепелить эти бумажки с размазанными кляксами, но вместо этого так мило натягивала профессиональную улыбку и называла самую радужную хрень. Лишь немного дрожала от страха, что всё же её поймают, разоблачат и эти сеансы никогда не прекратятся. И когда маска обрела идеальные очертания, свобода была приобретена.

Николь помнит воздух, который глубоко вздохнула, стоя напротив школы, но не решаясь зайти. Ей не страшно, просто успела отвыкнуть, прибывая на домашнем обучении. Ей всё равно на любопытные взгляды, которые наверняка полетят на неё со стороны, ведь научилась играть своими чувствами, а сама стала сухой и чопорной (внутри, конечно). Знает, что привычная улыбка приправит, как яркий аргумент.

И помнит его голос за спиной:

— Я рядом.

Николь оборачивается и смотрит на Нэйтена, на то, как он взлохмачивает уложенные пряди волос, поправляет лямку рюкзака на одном плече и завершает действия, сложив руки в карманы.

«А он похорошел», — бросает она скомканную мысль и старается её тут же забыть. Не хочет думать о нём. Всё должно быть как раньше, ещё с самого детства. Они не должны быть знакомы в стенах школы, а случившееся ничего не меняет, поэтому не стой сейчас рядом и не говори такие слова, что успели проникнуть в сердце, которое, вроде, пока ещё живо, просто утомлённое и уставшее.

— Мы всего лишь учимся в одной школе, даже не одноклассники, — напоминая его место, кривит Николь губы и отворачивается, открывая двери и заходя внутрь здания, где единым потоком слиты голоса учеников, тут же проникающие до основания барабанных перепонок.

Как же отвыкла от этого.

— Как скажешь, — пожимает плечами Картер и следует за ней. Сторонится девушки, но не упускает из виду.

Николь скользит между потоками