Шрифт:
Закладка:
Володя был уже сильно нетрезв, когда она пришла с работы. Сын пил с бывшим одноклассником, но после его ухода продолжил пить в одиночку. Мать не пыталась с ним спорить – она понимала, что в таком состоянии он вообще не способен к диалогу. Она только просила его остановиться и лечь спать. Но Володя расходился все больше. Он орал, что его мать – продажная чинуша и бесчувственная тварь, которая трактором проходит по чужим жизням. Кричал, что страна навеки обречена сидеть в глубокой жопе, потому что все руководство – это тупые совковые пиявки, типа его мамаши, которые до гробовой доски будут высасывать из бюджета последние деньги.
– Даже не представляешь, как я все ненавижу! – заорал он и распахнул балконную дверь.
Мать бросилась к нему, испугавшись, что он решил покончить с собой, выпрыгнув с балкона, но Володя отбросил ее на диван, схватил с каминной полки ее памятные награды и грамоты и швырнул их вниз, на схваченную морозом ноябрьскую землю. Ирина Леонидовна почувствовала, что задыхается. Она резко поднялась с дивана и скрылась в своей комнате, щелкнув недавно врезанным дверным замком. До боли сжав кулаки, она пыталась заставить себя успокоиться. Но ничего не вышло. Крупные капли слез покатились по пылающим щекам. Она долго не могла заснуть и горько плакала, уткнувшись лицом в свою дорогую ортопедическую подушку.
Утро после пьяного дебоша сына было тяжелым. Ирина Леонидовна полусидя лежала на кровати, закрыв лицо руками. Она понимала, что нужно пересилить себя и дойти до кухни, чтобы достать из аптечки таблетку обезболивающего. «Вот дура, давно же собиралась перенести таблетки в спальню!» – с досадой ругала себя Ирина Леонидовна. Меньше всего ей хотелось покидать свою комнату. После случившегося она боялась заходить в гостиную. Ей был отвратителен тяжелый сладко-кислый запах перегара. Но еще больнее и обиднее было видеть сына, который, напиваясь, обычно не доходил до спальни и засыпал полураздетым или в кресле или на полу.
И вдруг она вспомнила про грамоты. И представила, как они валяются на газоне под окнами. Она жила в этом доме больше двадцати лет, ее знали и уважали все соседи, а тут… Ирина Леонидовна вскочила с кровати, полностью забыв о своей головной боли. Она схватила из гардеробной спортивные штаны, толстовку с капюшоном и поспешно направилась к входной двери, надеясь остаться незамеченной соседями. Володя действительно лежал на полу и громко храпел. Лицо Ирины Леонидовны дернулось, но она сдержалась и быстро прошла в прихожую. Через несколько секунд она уже спускалась по лестнице.
Выскочив на улицу, вздохнула с облегчением: ночью шел снегопад. Очертания рамочек с грамотами чуть проглядывались на припорошенной снегом земле. Ирина Леонидовна шмыгнула в палисадник и быстро собрала в пакет все выброшенные вещи. Поднимая последнюю коробочку с наградной медалью, заметила, что из соседнего подъезда, около которого собрались местные бабушки-старожилки, вынесли табуретки. Еще через несколько мгновений Ирина Леонидовна увидела блестящий черный автобус «Ритуал», стоящий на углу дома. Женщина замерла. Она была уверена, что похороны со сбором соседей и прощанием около дома безвозвратно канули в прошлое. Эта традиция была детским кошмаром маленькой Иры. Она прекрасно помнила, как еще девочкой, возвращаясь из школы, всегда поворачивала обратно, завидев траурную процессию у подъезда.
Из дверей автобуса вынесли гроб и поставили его на табуретки. Старушки стали перешептываться и всхлипывать. Ирина Леонидовна, повинуясь незнакомому манящему чувству, подошла поближе. В гробу лежала маленькая бабулька с поджатыми губами и очень строгим выражением лица. На голове вместо платка был почему-то нелепый розовый берет. Ирина Леонидовна узнала покойную. Она часто видела ее по утрам выгуливающей смешную хромающую дворняжку. Но берет… Она никогда не видела бабульку в этом головном уборе. Но тогда почему этот берет показался ей таким знакомым? И тут она вспомнила, где его видела. В том липком и тревожном сне, после которого получила письмо от Насти с новостью о Володином возвращении. Ирина Леонидовна развернулась и быстро пошла к своему подъезду.
В начале декабря сотрудники узнали, что Ирина Леонидовна Верховцева была экстренно госпитализирована с сердечным приступом. Наиболее любопытные старались выудить у Алины Сергеевны подробности, но она ничего не рассказывала. И каждый вечер после работы спешила к своей подруге в больницу. Только не в кардиологию, а в травматологию, где в одноместной ВИП-палате с сотрясением мозга и сломанной ключицей лежала осунувшаяся и безучастная Ирина Леонидовна.
Из больницы Верховцева на работу не вернулась. Написала заявление по собственному желанию. Предложение хотя бы на время переехать к Алине Сергеевне она категорически отвергла. «Это мой сын и мой крест. Мне одной все и нести», – сухо ответила бывшая чиновница на уговоры подруги.
Идея женить Володю оказалась провальной. Он все чаще и злее пил и все больше уходил в себя. В пьяном угаре он нередко поднимал руку на мать и кричал, что она сломала ему судьбу, заставляя его жить по своим правилам, не любила его жену, и даже не гнушался упреками в преждевременной смерти отца:
– Если бы не бегала, как коза, по своим стройкам, то не пропустила бы мимо ушей его жалобы! Он бы до сих пор живой был! Карьеристка, чинуша одержимая!
Подобные истории повторялись все чаще. Ирина Леонидовна несколько раз звонила Насте в Америку и умоляла ее помириться с Володей, но бывшая невестка была непреклонна: «Ваш сын – вы и разбирайтесь. Мне он уже чужой человек. Я свою лямку оттянула. Теперь ваша очередь. Наверстывайте упущенное».
Алина Сергеевна настойчиво убеждала Ирину Леонидовну разъехаться с сыном:
– Ты ведь можешь ему отдельную квартиру купить. Или сама переехать, если он выезжать не захочет. Ты же в тень превратилась, в старуху! А еще год назад тебе максимум сорок пять можно было дать. Ирочка, ты себя так загубишь. Ну послушай ты меня, пожалуйста.
– Аля, ты не понимаешь, – упрямо повторяла Ирина Леонидовна. – Он сопьется или умрет без меня с голоду. Он же ничего не умеет делать сам! Сначала его бабушка с ложки кормила, потом домработница ему все делала, потом Настя за ним смотрела. Он даже яичницу сам приготовить не может. Но ведь это моя вина, понимаешь? Моя. Я думала: зачем ему бабьи дела, он же мужик. Хотела, чтобы он только учился, искал себя, занимался творчеством, нашел работу, в которой мог бы реализоваться. А видишь, что получилось? Это моя ошибка, и я должна ее исправить…
Однажды Володя вернулся домой молчаливым и злым. Спиртным от него не пахло, но зрачки были сильно расширены. Ирина Леонидовна
