– У моей четырехлетней дочери против нее никаких шансов, – смеется он.

Юнхи, кажется, довольна тем, как идут дела, а я не знаю, что со мной – поскольку несмотря ни на что мне трудно ненавидеть Фила.

Он просит меня провести экскурсию. Мы втроем проходим по основным экспонатам океанариума, и я рассказываю о животных, об их именах, их взаимоотношениях друг с другом, распорядке дня, уходе за ними. Я чувствую удивление Юнхи, и в других обстоятельствах меня бы это взбесило – но я, в свою очередь, удивляюсь тому, как приятно, оказывается, объяснять другим привычные после стольких лет работы в «Фонтан-плазе» вещи и спокойно отвечать на бесконечные вопросы Фила.

– Все это просто потрясающе, – отзывается он, лучезарно улыбаясь мне.

Я продолжаю ждать, что он ляпнет что-нибудь глупое, но это происходит только один раз, когда мы смотрим на стаю скатов, и он неправильно идентифицирует одного из них как орляковидного. Я поправляю его, объясняю, что на самом деле это ромбовый скат, он около секунды выглядит раздраженным, прежде чем признать, что я права.

Он спрашивает меня, откуда Долорес получила свое имя, и я отвечаю, что ее назвали в честь чьей-то бабушки. Ни с того ни с сего он говорит:

– Знаете, некоторые люди думают, что осьминоги – это инопланетяне. Якобы они из космоса.

– Я слышала эту теорию.

– Что вы об этом думаете? – спрашивает меня Фил. Похоже, он действительно хочет знать. – Вы здесь эксперт.

Лестно, когда тебя считают экспертом хоть в чем-то. Особенно когда большую часть времени проводишь, терзаясь мыслями о том, чего не знаешь, и мучаясь от того, что делаешь.

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Такое объяснение не кажется совершенно невозможным, если хорошенько подумать.

– Верно, – говорит он, серьезно кивая. – Не думаю, что в мире есть хоть что-то совершенно невозможное. Я имею в виду: то, что люди сочли бы невозможным сотни лет назад, мы можем сделать сейчас за считаные секунды.

Я напоминаю себе, когда снова чувствую, как во мне поднимается раздражение, что он и правда так считает. Для белого человека с деньгами, инвестирующего в технологии, все новое воспринимается как прогресс.

– Конечно, – говорю я. – Это имеет смысл.

– Жаль, что наши государственные институты полностью потерпели неудачу в защите нашей планеты и ее чудес, – продолжает он с полным отсутствием иронии, как будто сам не имеет ко всему этому никакого отношения. – Но мы, те из нас, у кого есть ресурсы, должны сделать шаг вперед, верно?

Я киваю в знак согласия, как будто тоже принадлежу к этим «нам». Он рассказывает мне о домашнем океанариуме, который сейчас строит в своем доме в Пало-Альто, и о том, что аквариум Долорес там будет даже больше нашего. Он планирует наполнить его подводной растительностью, произрастающей в Беринговой Воронке. Он показывает мне фотографии помещения, где планирует все установить, и мне приходится с трудом сглотнуть, потому что это правда: резервуар намного больше нынешнего. В довершение всего, по его словам, он хочет построить исследовательскую лабораторию, основать финансируемое из частных источников предприятие с пристроенным к нему открытым для публики океанариумом.

– Единственный способ спасти этих великолепных созданий – это заставить людей проявить заботу о них, – подытоживает он, и, хотя мне неприятно, что именно он это говорит, я не могу не задаться вопросом, действительно ли Долорес будет лучше жить с кем-то, чей годовой доход значительно больше выручки океанариума, которая с каждым годом сокращается.

Юнхи просит Фила зайти к ней в офис, чтобы просмотреть кое-какие документы, прежде чем он уйдет. Он говорит, что перед этим хотел бы взглянуть на Долорес в последний раз, и мы идем в ее зал. Кажется, она спит, что необычно, и время от времени ее цвета слегка меняются – от кораллового к зеленому, от белого к черному.

– Это потрясающе, – заявляет он, но на этот раз его мальчишеское возбуждение кажется немного наигранным. Он проверяет свой телефон, как будто готов перейти к следующему запланированному делу.

Я не говорю ему, что постепенное изменение цвета Долорес означает, что она спит. Что то, что мы наблюдаем прямо сейчас – уникальная возможность заглянуть в сознание другого существа, столь непохожего на нас. Держа этот факт при себе, я в некотором смысле чувствую, что буду хранить частичку Долорес в своей памяти на протяжении долгого времени после того, как она уйдет.

Он спрашивает, можно ли ему прикоснуться к ней (вежливо, но выжидательно, как будто она собака в парке), и я хочу сказать «нет», но Юнхи бросает на меня предупреждающий взгляд – не угрожающий, но умоляющий. Она выглядит усталой, и даже умело нанесенный макияж не может скрыть темные круги у нее под глазами. Мне вдруг становится жаль ее, хотя я и не хочу испытывать к ней жалости. На кону и ее работа, если эта сделка не состоится.

Он опускает руку в воду и размахивает ею. Долорес открывает один глаз и протягивает щупальце к его ладони, которая, вероятно, кажется ей похожей на морской анемон[34], и на секунду я чувствую охватившую его нервозность.

– Ого, – восхищается он, когда она пробует его руку на вкус и нежно тянет за нее, будто это новая игрушка.

– Она не причинит вам вреда, – говорю я нейтрально, точно так же, как это сделал бы Апа.

– Надеюсь, что нет, – отзывается он, пытаясь пошутить, но не в состоянии скрыть тревогу.

Вот оно – высокомерие, лежащее в основе его любопытства и волнения, уверенность в том, что существо, которое он покупает, в которое вкладывает столько денег, не имеет права оказаться неудачной инвестицией. Облегчение, которое накатывает на меня, когда я понимаю, что снова могу испытывать к нему неприязнь, настолько велико, что, клянусь, Долорес умудряется прочитать мои мысли, потому что в следующий момент она брызгает на него водой. Он вскрикивает от неожиданности и с силой отдергивает руку, расплескивая еще больше воды на пол. Кто-то смеется, и на одно безумное мгновение я думаю, что это Долорес, хихикающая сама над собой, а потом понимаю, что смеюсь я сама.

– Боже мой! – восклицает Юнхи.

Наши взгляды встречаются, и мне кажется, что она тоже вот-вот расхохочется следом за мной, но она резко осознает серьезность ситуации – насколько сильно Фил взбешен, что этому осьминогу удалось выставить его дураком – и вытягивается по стойке смирно.

Я смеюсь так сильно, что начинаю плакать. Слезы текут по моему лицу, а Юнхи и Фил просто стоят и смотрят на меня так, словно считают меня сумасшедшей.

– Извините, – кое-как выговариваю я, – я просто… я никогда раньше не видела, чтобы она делала нечто подобное.

Долорес торжествующе взирает на нас из своего аквариума,