После того, как он уходит, я мгновение смотрю на барную салфетку, на которой он написал свой замысловато выглядящий международный номер, прежде чем поставить на нее свой напиток и позволить конденсату со стакана размыть чернила, превратив цифры в бессвязные каракули.

Наступает час, когда в «Хэтти» становится чуточку страшно и немного грустно, мир превращается в песню Тома Уэйтса, которая никогда не закончится. Часы показывают мне, что сейчас час ночи, а мой стакан уже давно опустел. Я подумываю о том, чтобы заказать еще, когда звонит мой телефон. Неизвестный номер. Я успеваю представить, как швыряю телефон через барную стойку и наблюдаю за тем, как он катится по полу, словно потерянная звезда, прежде чем поднять трубку.

– Алло? – В моем ухе потрескивает белый шум. – Я слушаю.

Но на другом конце провода не раздается голоса, ничего, что указывало бы на присутствие на линии кого-то, кроме меня. И именно это молчание, это отсутствие ответа приводит меня в дикую, отчаянную ярость.

– Кто ты, мать твою, такой? – срываюсь я. – Почему ты продолжаешь мне звонить?

Мне мерещится, что я слышу чье-то дыхание, прежде чем оно заглушается чем-то похожим на звук льющейся воды. Но с таким же успехом это может быть ветер или телефонные помехи – вообще все что угодно. Однажды, когда я с гордостью сообщила Апе, что один из моих учителей сказал, будто можно услышать океан, если поднести морскую раковину к уху, он усмехнулся и объяснил мне, что это всего лишь миф. Он сказал, что данное явление называется резонансом морской раковины, и приложил ладонь к моему уху, чтобы показать мне, как оно работает. Он сказал, что это просто отражение окружающего шума вокруг нас и что любой сосуд, будь то раковина, чашка или даже рука, усилит этот шум.

Как долго я слышала песню океана в телефонных помехах? Как долго я жаждала услышать голос своего отца и искала его следы в этом мире? Как долго я ждала, что он вернется домой и станет таким отцом, о котором я мечтала всю свою жизнь?

– Я звоню из вашей страховой компании, чтобы сообщить вам, что у вас есть прекрасная возможность заключить… – произносит равнодушный голос.

Я быстро вешаю трубку. Я чувствую, как горячая волна смущения окутывает меня, будто лихорадка. Конечно, эти звонки никогда не исходили от Апы. Конечно, это был просто спам. Но признание этого факта заставляет меня с болью осознать, как сильно я хотела, чтобы это был он, чтобы он позвонил в надежде найти меня, сказал, что он возвращается домой. И сейчас, признавая горькую правду, я чувствую, словно теряю его снова. Моя грудь начинает болеть, как будто кто-то сжимает меня в кулаке, снова и снова сдавливает мои легкие. Я едва могу дышать.

Я закрываю глаза и пытаюсь представить себя такой, какой была в детстве, самой счастливой, маленькой, держащей Апу за руку и слушающей, как он рассказывает мне о мире, о его чудесах и опасностях. Но я не могу, потому что мне кажется, что бар начинает крениться в одну сторону. На секунду я почти верю, что так оно и есть, что пол расступается у меня под ногами, как вода. Я жду, когда бездна меня поглотит. Но вместо этого я прихожу в себя, и вот я здесь, хватаю ртом воздух, открываю глаза и смотрю прямо на неоновые кактусовые часы над баром. Сейчас восемнадцать минут второго, и, если не считать бармена, который старательно избегает моего взгляда, я совершенно одна.

Наконец я беру себя в руки и, пошатываясь, иду к своей машине, которую в кои-то веки нахожу сразу. «Это просто нелепо», – думаю я про себя, потому что одного вида ожидающей меня в одиночестве верной машины, которую уже давно поздно отмывать и чинить, достаточно, чтобы на меня нахлынул приступ сентиментальности.

Я забираюсь на водительское сиденье и пытаюсь сконцентрироваться на вождении. На самом деле мне следовало бы вызвать такси, но я решаю: к черту. Я уже кучу раз ездила домой этим маршрутом раньше, когда была гораздо более пьяной, и каждый раз со мной все было в порядке.

Я включаю радио, выбираю станцию, на которой играет классический рок, и трогаюсь с места, двигаясь так медленно, как только могу. Звук бьющегося сердца и синтезаторов наполняет машину, и я чувствую прилив тепла, который обычно исходит от песни, которую ты слушаешь так часто, что она становится твоей второй кожей.

Когда мы с Тэ только начали встречаться, он оставлял мне маленькие подарки по всей квартире. Например, мандарины в вазочке на кухонном столе или маленький снежный шар с пластиковой пальмой на острове внутри – когда я встряхнула шар, вместо снежинок вниз, словно розовый дождь, посыпался град крошечных радужных фламинго. У него всегда лучше, чем у меня, получалось делать подобные вещи, запоминать даты и дарить маленькие подарки.

Он увлекался микстейпами, за что я высмеяла его, сказав, что он в одиночку поддерживает умирающую индустрию кассетных записей. У него были миксы для всего, все они были помечены его аккуратным почерком и распределены по категориям в соответствии с названиями, которые он им давал. Он сказал мне, что они были его личными дневниками, маленькими альбомчиками для коллажей с тех пор, как он учился в средней школе.

Первый микстейп, который он для меня записал, включал песню «I’m Not in Love» группы «10cc», с которой я не была знакома. Прослушав ее один раз, я перемотала кассету и запустила сначала, слушала снова и снова, пока не забеспокоилась, что лента может порваться. Больше всего мне не давало покоя в этой песне то, как голоса на заднем плане накладывались друг на друга – так мог бы звучать рассеивающийся туман, если бы он умел петь – и то, как текст песни явно расходился с эмоциями, стоящими за ней. Это чувство было знакомо мне всю мою жизнь.

Песня напомнила одну из тех оптических иллюзий, глядя на которые думаешь, что видишь причудливый кубок, или вазу, или чашу, пока не понимаешь, что это силуэты двух людей, собирающихся поцеловаться. На картинке изображено и то и другое, и все же только прищурившись, позволив глазам немного расфокусироваться, можно начать видеть оба сюжета одновременно – чашу и поцелуй. Мне, человеку, который всю свою жизнь боялся говорить людям, что я их люблю – я могла бы по пальцам пересчитать, сколько раз я слышала, как это говорили в нашей семье, – показалось совершенно очевидным, что иногда лучший способ сообщить кому-то, как сильно он тебе нужен – это сказать прямо