Шрифт:
Закладка:
На табличке написано: «Алексия Ушакова-Савельева».
– Ушакова, бывшая глава рода сказала, что девочка Савельева. Правильно?
– Правильно. Боюсь возвращаться к ее родителям.
– Знаешь, Ваня, а поеду я с тобой, пожалуй. Сам все и расскажу. Поставлю в известность супругу, и полетим с тобой вдвоем, у меня свой дирижабль. Маленький, но нам хватит. Я и сам небольшой, как видишь. А девочка сказала, что и на меня как-то воздействовала. Может, и подрасту…
– Все может быть. Она – гений. Была.
– Была… Жди, я быстро.
Ушков быстро ушел и так же быстро вернулся с двумя сумками в руках. И не один, за ним шла женщина.
– Жена… – сказал, извиняюще развел руками Ушков. – Сказала, куда ты, туда и я.
Женщина утвердительно кивнула:
– Ты Ее Величеству обещал.
– Что я обещал?
– Наладить со мной отношения!
Совершенно неподвижное лицо мужа было ей ответом.
В дирижабле Ушков косился на супругу, поглядывал в иллюминатор и вдруг спросил:
– Вань, как считаешь, а если я в Тобольске останусь… найдется, чем мне заняться? Денег у меня немного, но кое-что есть.
– Дело найдется, не сомневайся. У нас директор очень шустрый… да и губернатор тоже…
– Губернатора я помню, встречались. Пожалуй, так. Начну подальше… с чистого листа. А ученица твоя совсем мала, а какой след оставила в разных судьбах, да?
– Да. Ученица… И учитель.
Глава 20
Мою тетку Марью в нашем околотке называли Машкой-жадиной. И никак иначе. Несправедливо вообще-то. Она не то что бы жадничала, но знала цену и соли, и куриным ножкам, и граблям с лопатами.
Вот прибегает очередной сосед:
– Машка, ну дай грабельки!
Тетя, как правило, пьет чай. Очень уж любит чай вприкуску с крендельками, а я их опять много напекла. Тетя вдруг решила, что она из благородных, поэтому мизинчик у нее красиво оттопырен. У меня так не получается, и она давно махнула рукой – бестолку учить манерам за столом, поздно. Пора учить правильно смущаться и при этом теребить подол платья, но так, чтобы его не измять.
Тетя отхлебывает чай, задумывается и спрашивает:
– А тебе грабельки… надолго?
– На вечер!
– А ты мне что?
– Маш, – сразу возмущается сосед дядька Федот, – ну че жадничаешь-то? Нечего мне тебе дать.
– Нечего и нечего, – миролюбиво соглашается тетя, – иди без грабель.
– Ну, Машка-жадина… попроси ты у меня че-нить, ХРЕН тебе будет!
Дверь хлопает. Тетя сползает в обморок. Потому что совсем не выносит ругань, никакую, раз благородная.
Дядька Федот чуть не сбивает с ног следующего просителя.
Молоденькая соседка Дунечка, старше меня всего на два года, ей семнадцать, но живет одна, отец на заработках. Она робко заглядывает в дверь:
– Тетечка Мария, вечер добрый!
– Недобрый, – стонет тетя. Я помогаю ей сесть ровно и сую очередной кренделек, – а ты за чем явилась?
– Тетечка Мария…
– Мари!
– Тетечка Мари, – быстро поправляется Дунечка, – я с маленькой просьбишкой…
– Ну?
– Заберите пораньше работника!
– О как! – удивляется тетя.
Я тоже вытаращила глаза.
После кары господней мужского населения, считай, и не осталась. В нашем околотке выжили дядька Федот, на соседней улице семилетний Фомка, а в тупичке напротив сумасшедший дед Моисей.
И все из мужиков.
Дядька Федот как раз уезжал на мельницу через две деревни за горой, там и отсиделся, ничего не зная. Фомку в наказание за проказы отправили в амбар убираться, и тяжеленую дверь закрыли, потом уж стук соседка услышала и выпустили живого-здорового. А чистюля Моисей торчал, как всегда, на речке, и за ним никто из детей не пришел. Он и проспал эту страшную ночь в чьей-то лодке, а выловили ее, когда вода спала, за сто верст от нашего села.
У тети не выжили старшие сестра и брат, и дети их общим числом пятеро. И дом осел и рассыпался под градом камней. Тетя не выходила замуж, с родней проживала и осталась в одночасье без крова.
У меня погибли родители и оба
