…Резчик по живому или «моэл» на иврите выглядел бодрячком с хорошим запасом юмора, на мой взгляд, так необходимого в этой профессии.

– Этот день вы запомните навсегда, Анатолий. Вы зашли сюда русским, а выйдете евреем. Это ли не чудо? Снимайте штаны как в последний раз.

– Вы будете мне делать операцию под наркозом?

Я с интересом наблюдал за происходящим из кресла в углу комнаты, слегка теребя в руках подобранный со столика журнал «Работница».

Пейсатушка бросил поверхностный взгляд на Толин «недорубок» и, слегка прищурившись, сказал:

– Под наркозом и под лупой. Здесь нужна работа миниатюриста.

– А как же жирная точка-татуировка? – подал я свой голос из углового пространства.

Моэл взял в руки банку с надписью: «Футбол. Быстрая заморозка для ушибов и легких ранений», довольно обильно распылил содержимое, куда хотел попасть, и сказал:

– Жирной точки нет, да и вряд ли она поместилась бы. Работать будем не только под наркозом, но и под микроскопом. Погуляйте четверть часа по коридору или на улице. Стойте! Немедленно натяните штаны – так нельзя выходить наружу, вы что, совсем дурак?

Через пятнадцать минут бледный, как богомол перед случкой, Толик лег на стол и был сразу разделен пополам некой занавеской. Череп держал я, все остальное было в руках экзекутора. Вокруг уже собрались профессиональные иудеи и вовсю взмолились над будущими останками.

– Расслабься и не бойся, а то я не смогу работать. А мне еще надо сделать в это место укол, – слышалось из-под занавески. – А оно ушло полностью в себя. Вернее, в тебя.

Вскоре началась операция. Толик прикрыл глаза и зажмурился. Я сначала подумал, что от боли или от страха, но потом выяснилось, что в ожидании крупных чаевых один из раввинов слишком интенсивно молился, постоянно разбрасывая обильную слюну на небритую рожу Кацмана. У моего же товарища не было сил не только перераспределить слюноотделение, но и вообще выдать из себя что-либо более или менее внятное. Или, может быть, он считал, что так положено по обряду.

Наступил именно тот момент, когда я мог отомстить другу детства за все доставленные мне жизненные мытарства. Адвокат Добровинский должен был держать Толика по правилам за череп на весу. Я же держал ушастого Кацмана за лопоухие уши, которые быстро становились цвета советского флага на демонстрации Первого мая. Что же касается общего натюрморта головы, то она стала смахивать на большую сахарницу с ручками по бокам. Толик тихо стонал, но боялся пошевелиться, чтобы работа за занавеской не вышла слегка наискосок или в виде бахромы, как на скатерти у нас в Одессе.

Довольно быстро трудяга с ножницами объявил, что все в порядке, и он начинает накладывать швы. Тут уже запел весь окружающий нас еврейский хор, давая понять, что скоро наступит момент обговоренных подношений.

Кряхтя и охая, со стола поднялся уже настоящий еврейский аферист.

– Саша, ты не можешь с ребятами рассчитаться? Я забыл деньги дома.

Стало ясно, что остатки совести Кацмана были начисто отсечены пять минут назад.

Я раздал всем выстроившимся в шеренгу присутствующим по пять тысяч рублей и обратил внимание на то, что первые двое получивших деньги пытались тихонько снова встать в строй в конце линии за дополнительной порцией.

Главный хирург заслуженно получил намного больше хористов и на радостях предложил мне в случае необходимости обрезать весь офис. Идея мне понравилась, и мы расстались друзьями.

Вечером Толик напился, как настоящая свинья. Надо было снять стресс. Всем присутствующим в знаменитом «Кафе Пушкинъ» Кацман пытался объяснить, а потом и продемонстрировать, где у него в этот момент находится марлевая повязка. Посетители несколько шугались сумасшедшего рыжего человека с пылающими ушами и с расстегнутой ширинкой. Заинтересовались перебинтованным членом только охранники. Они и выкинули будущего менеджера кладбища на улицу. Я отвез друга домой, и, как всегда, Толик исчез из моего поля зрения больше чем на месяц.

Как-то днем я вышел из офиса в соседний банк по срочной и большой нужде и на ступеньках офиса натолкнулся на немецкое существо с одесским акцентом. Существо в голос ругалось с самим собой.

– Ты представляешь, я вырастил гаденыша. Ой-вей! Горе мне! Попросил собственного сына купить папе хороший косяк. А что принес этот кусок негодяя? Отрыжку от мочалки? А деньги у родного отца, конечно, взял. Боже мой, чтобы в нашей интеллигентной семье вырос такой урод! Ты хочешь меня спросить за работу? Я тебе отвечу без утайки. И без камбоджийки. Смешно пошутил? У этих идиётов нет никакой предпринимательской жилки. Когда я захотел хоронить жмуриков штабелями, они меня сразу выгнали. Ты такое видел? Отказываться от гешефта, который сам идет им в руки! Все страдания зазря. Мы просто выбросили деньги!

– Мы?! Послушай, дефективный, во-первых, деньги на твои жалкие обрезки дал я. А во-вторых, я бы еще заплатил столько же, если бы тебе можно было все обратно пришить, но уже без наркоза. Я был уверен, что, когда месяца два назад ты рассказывал про кладбище, ты шутил.

– Не нервничай. У меня есть новая идея. Можно крупно зарабатывать на постоянной основе. Шо думаешь? Расскажу и, если захочешь, возьму в долю. Во всем мире каннабис стал легальным. Давай уже законно торговать марихуаной в Москве. Я не видел здесь ни одной точки продажи, ни одного киоска, ни одного кафе! Как тебе моя мысль? Видишь, не ты один вырос гхением!

– Толик! Это потрясающе! Займись немедленно. Без меня. Такой прибыльный бизнес меня страшит. Извини. А так – увидимся лет через восемь. Ок?

Бормоча про себя: «Но почему вокруг меня одни припоцанные люди? Ничего не понимают в бизнесе», Толик поднялся в офис, попросил у ассистенток чашку кофе и принялся с ними заигрывать, ожидая друга детства, которому надо было еще закончить подготовку к завтрашнему суду против страдающего без денег композитора Маруани.

Когда мама говорила про Толика, что он – еврей-тысячник (один еврей-идиот на тысячу умных), она делала ему комплимент или просто жалела.

Придурок Кацман был другом детства, и в память о маме я должен был прощать ему все. «Такова се ля ви», – когда-то говорили в Одессе.