Шрифт:
Закладка:
— Сошлись два сапога пара, — зло косились на собеседников пассажиры. — Один-то, возможно, и унялся бы...
Но аккордеонист тянул еще упорнее, а поклонник не мог на него налюбоваться. Он впивал каждый звук его музыки. «И волосы у него, как у настоящего композитора, — подумал гражданин. — Только странно, что на макушке вьются, а около ушей щетиной торчат. И запах от него идет какой-то неведомый, романтичный, который распознать нельзя». Охваченный любопытством, он наконец не вытерпел и спросил композитора:
— Скажите, вы, должно быть, из консерватории?
Музыкант снова сдвинул локон и, делая это, опять незаметно другим пальцем почесал затылок.
— Да, я там преподаю фортепьянную музыку, — подтвердил он.
— А я когда-то тоже на эстраде играл! Разрешите с вами познакомиться? — обрадовался энтузиаст музыки.
— Конечно. Вы, видно, мужик свой, — согласился композитор и вытащил из кармана какие-то бумажки. — Вот, прошу, — выбрав одну из них, он подал бывшему эстраднику.
Тот прочел на визитной карточке:
Пр. ДУДА
— Весьма рад, честь имею... — поклонился бывший артист. — А меня зовут Аницетас Вершялис.
— Очень приятно, — также поклонился музыкант. — Но вы возьмите и вот это. Это мой диплом, — он подал вторую бумажку.
Аницетас Вершялис жадно принялся читать диплом. И едва он бросил на него взгляд, как вдруг покраснел, его лицо перекосилось, потом внезапно почернело. Будто разбитый параличом, не шевелясь, держал он в руках бумажонку и, не поднимая глаз, все читал и читал. В устаревшем на два месяца документе было написано:
«Гр. Пр. Дуда направляется в психиатрическую больницу города N для обследования и лечения. Этим также удостоверяется, что больной буен, неоднократно пытался бежать от сопровождающего».
Аницетас уставил неподвижный взгляд широко раскрытых глаз в лицо Дуды, долго глазел на него. И странное дело: он внезапно заметил, что волосы музыканта когда-то были завиты, а теперь от былой красоты остались лишь следы завивки. Вздохнув и потянув носом воздух, Аницетас почуял от музыканта крепкий, бьющий в нос запах нафталина. А в это время Дуда преспокойно стал приводить в порядок прическу и тем же самым жестом ловко почесал затылок. «Обовшивленный, гаденыш!» — стал вдруг Аницетасу ясен весь секрет заботы того о локонах. Вершялис быстро поднялся, глянул в окно вагона и, взяв чемодан, не своим голосом произнес:
— Я здесь уже выхожу...
Он вернул музыканту записку и, не прощаясь, торопливым шагом пустился к выходу. На самом-то деле Аницетасу Вершялису надо было проехать еще три станции, но он решил на всякий случай перейти в другой вагон.
Один из пассажиров, наблюдавший за быстро скрывшимся Аницетасом, громко захохотал и сказал:
— Вот-те и американская музыка! Видать, и этому кишки скрутило...
ГОРЯЧАЯ ДИСКУССИЯ
Она началась по поводу поэзии: воспитанник детских яслей Нейлонас Жвирблис сочинил поэму «Интеллектуальный экстаз».
Поскольку теперь неграмотных нет, и всякой темноте навечно пришел конец, то у нас пишут не одни только писатели. И нет ничего удивительного, если сегодняшний индивидуум еще до появления на свет свободно погружается в недра философии или кибернетики и, пребывая в пеленках, может смело защитить диплом доктора на тему «Детали семейной жизни фараонов» или предсказать что-либо интимное из жизни будущих поколений.
Первой с поэмой Нейлонаса Жвирблиса[28] ознакомилась его подруга по яслям Перлоне:
— Ой, не могу! Мировецки! По сравнению с тобой все эти надутые старики теперь ноль!
Потом Нейлонас показал произведение маме.
— Что это, что это у тебя, лапушка?
— Слепая, что ли? Не видишь — написал поэму! — важно шмыгнул носом Нейлонас.
— Ах, боже мой, моя лапушка стихи пишет! Отец, глянь-ка — наш сын поэт!
Впопыхах прибежал отец:
— Что горит? Где?
Мать молча подала скомканный лист тетради, на котором поверх жирных пятен сияла жемчужина поэзии Нейлонаса:
Обмирая, гляжу — светит глаз.
Человеческий будто. Но хвостик виляет.
Боже мой, кто ответит тотчас,
Ведь душа в неведеньи моя утопает?!
Наконец рассмотрел. То корова стоит.
Шерсть красна. Почему, почему — не зеленая?
В нос ужасною вонью разит, —
Глянул — рядом со мной поросенок.
Кто же тут? Непонятно ни мне, ни тебе...
На скотину двуногую пялю глаза!
Только слышу я вдруг: беее—беее!!!
Ах ты, черт, да ведь это — коза!..
Отец покрутил бумажонку, почитал с одного конца, с другого и съежился: ну как есть ничего не понимает, наверно, весьма гениально. Не желая показаться невеждой, он попытался дать стрекача из мира эрудитов, но этот маневр ему не удался. Нейлонас начал истерически кричать. Спасать положение кинулась мама: подсунула поэту альбом с голыми танцовщицами из кабаре, налила в бутылочку венгерского коньяку, наспех надела соску, однако сын грубо оттолкнул напиток:
— Молокососом меня считаешь? Где коктейль? Подай соломку!
Этот поэтический конфликт, возможно, так и остался бы событием только семейного значения, однако Нейлонас свое произведение издал отдельной книжкой. А одна редакция опубликовала дискуссионную рецензию на нее и призвала широкие читательские массы высказаться.
Сперва отозвались «узкие массы» — два квалифицированных критика, кандидаты наук самотолкания Араратас Слога и Везувиюс Чяудулис. Оба созрели на школьной скамье, были хорошо откормлены, прекрасно познали жизнь по учебникам, поэтому с легкостью анализировали творчество своего ровесника.
Араратас Слога с восхищением писал о поэзии Нейлонаса Жвирблиса: «Смелый самоанализ, органически перерастающий в страстные сношения с анализом действительности, условная поэтика переходов этого анализа, полная драматических коллизий, волевых порывов, боевых интонаций, художественных контактов, специфических концепций, импульсивного мироощущения, синтеза личных основ, сферы типизации, монолитности, стилистических контрастов, диалектики ситуаций, перипетий аспектов, стихийных сдвигов, интерпретаций осмысленных координат...»
Араратаса Слогу по существу дополнил Везувиюс Чяудулис:
«Поэт давно перерос себя
