который будет поддерживать тебя на склоне лет, большое красивое чудо без подбородка, плачущее солеными слезами над своими оценками? Конечно, моя возлюбленная, ты, должно быть, подумала об этом, и если так, то для меня было бы честью, если бы ты выбрал меня для высшей жертвы.

Я расстегнул молнию от затылка ее теплой шеи до впадины ее широкой задницы. Два пальца расстегнули ее бюстгальтер, и мои руки сомкнулись на ее горячей груди. С самого начала я знал, что нужно ловко обращаться с крючками и ушками, и в юности я несколько дней тренировался на манекене швеи, чтобы убедиться, что пьяный или трезвый, я справлюсь с ним.

Мышцы ее широкой ягодицы расслабились, а ее духи и макияж заставили меня еще больше красноречиво говорить. — Подумай о маленьком ребенке», — пробормотал я ей на ухо, стягивая с нее платье вперед и снимая бюстгальтер. — Ты была бы самой гордой матерью у песочницы или катала бы коляску по парку с самым воркующим, смеющимся, блюющим и гадящим маленьким милым ребенком, которого вы когда-либо могли себе представить. Но если он возьмет ручку, отруби ему голову.

— Гилберт, — воскликнула она, — нехорошо так говорить.

— Значит, отруби только его руку.

— Ты ужасен.

— Я знаю, но все-таки именно это я и имею в виду, когда говорю, что для меня было бы честью быть отцом твоего ребенка. Я люблю тебя больше, чем когда-либо любил или буду любить кого-либо в своей жизни. Мы настолько созданы друг для друга, что мне больно находиться рядом с тобой. Если я не трахну тебя, я буду гореть в огне ада. Ты, конечно, должна это понять из своей ледяной пещеры?

— Я не хочу тебя, — кричала она. — Я не хочу тебя.

Я засунул три средних пальца ее левой руки себе в рот, а ее правую руку прижал к своему члену, затем запустил обе руки в ее штаны и обнаружил, что она горит, как внутренность компостной кучи.

Ее протесты «Никогда! Никогда!» были опровергнуты состоянием, в котором я ее нашел. Я знал ее с давних времен. Она никогда не хотела меня. Она всегда возражала, до самого конца. Даже в этом случае она позволила — достаточно легко — провести себя в спальню, и мы направились к столу с закусками. Я пнул дверь прямо в лицо Дисмалу, который следовал за нами через гостиную, как будто хотел присутствовать на свадебном карусели.

— Я не буду благодарить тебя за это. Она откинулась на спину и приподнялась, чтобы я мог снять с нее шаровары. — Я не буду благодарить тебя за это, — хотя она и не выпустила ледяную хватку, сжимавшую ее душу, ее отпустил демон, который был еще глубже в ней, и ее голова и фарфор поднялись вверх. голубые глаза и мерцающие ресницы, когда она была настолько выведена из себя, что перестала ворчать, что ей это не понравится или она не поблагодарит меня за это, если она это сделает. Думала ли она, что меня волнует, понравится ей это или нет, лишь бы мне самому это нравилось? Ей определенно не понравилось бы это, если бы я хотел, чтобы она наслаждалась этим, так что, по крайней мере, в этом случае был шанс, что она это сделает. Хотя я действительно этого хотел, конечно, хотел. Крышка открылась, и пока я готовился к финалу, все, что я видел, это ее прекрасную грудь и ее великолепную лебединую шею, я слышал, как ее стоны становятся все громче, как будто у нее вырвалось дыхание, в то время как ближе к концу, когда ее ноги разлетелись бы по разным континентам, если бы она открыла их пошире, крышка слетела и с меня таким чайником пара, что я думал, что он никогда не вернется, даже если я пошлю двенадцатимесячную поисковую группу искать его среди моих разбросанные внутренности. И, в конце концов, она поблагодарила меня за это. И я также поблагодарил ее, что в данных обстоятельствах было меньшим, что я мог сделать.

— Я никогда тебя не прощу. Она отвернулась, чтобы застегнуть подтяжки. — Никогда.

Я вытерся о ее штаны. — Ты сказала это в первый раз несколько сотен лет назад. И с тех пор ты говорила это каждый раз. Ты имеешь в виду, что никогда не простишь себя. Тебе не понравилось?

Она повернулась ко мне, чтобы я мог застегнуть молнию на ее платье. Такое незначительное внимание стоило для нее тысячи ожесточенных ссор.

— Мне это не понравилось.

Я оттолкнул ее.

— Но ты это сделала. Я это слышал. Я не мог не услышать это. Должно быть, это услышали даже в «Хэрродс» и подумали, что пойман еще один магазинный вор. Фактически, каждый раз, в твоем исполнении, это звучит как очередная казнь на Красной площади. Я никогда не слышал ничего подобного.

Нижняя губа ее задрожала, но от ярости или от страдания я не мог сказать. Мне стало почти жаль ее. — Я не знаю, почему я люблю тебя, — сказала она.

— Неужели я заставил тебя кончить, — сказал я, запустив пальцы в проймы жилета, — назло тебе? Любой другой отнесся бы к тебе серьезно, если бы ты сказала ему, что  фригидна и  смотрела бы на него со своей холодной улыбкой превосходства. Знаешь, если я и ненавижу тебя за что-то, так это за то, что ты заставляешь меня говорить то, что я действительно чувствую, и я никогда не смогу тебе этого простить. Это единственное оружие, которое у тебя есть надо мной.

Я снова поцеловал ее, как мне показалось, очень нежно, чтобы она не плакала.

— Я не знаю, люблю ли я тебя, но ты испытываешь ко мне фатальное влечение, и я полагаю, это больше, чем я могу сказать практически о ком-либо.

Она плакала, как маленькая девочка, секунд десять. Я поднял часы и засек время. Я никогда не понимал ее и никогда не пойму, и этот факт заставлял меня иногда презирать ее больше, чем ее горе.

— Тебе следовало бы улыбаться и быть счастливой, — ругался я, — но ты слишком злая. Ты должна     поблагодарить меня за это. Ты должна    быть благодарна. Каждый раз, когда это случается со мной, мой позвоночник почти ломается, но я все равно благодарен.

— Ты мерзкий, — сказала она.

— Ты так говоришь, потому что оргазм у тебя пришел только один раз. Если захочешь получить его раз сорок и каждый раз падать замертво в небытие, тогда подумаешь, что