— Юлиус, — громко зашептала Рита, — ты чего бродишь, полуночница?

— Попить ходила, — хихикнула дочь. — А вы сидите, сидите…

— Посидишь тут с вами… — проворчала мать. — Пошли, Миш?

— Пошли… Тебя отнести?

— Да не-е… Я сама… Ну, Ми-иша…

Отклоняя робкие протесты, я взял на руки свое сокровище, и понес наверх.

Пятница, 26 апреля. День по БВ

Околоземная орбита, борт ТМК «Заря-2»

Станция удалялась, напоминая блестящую гроздь роликов и шариков, зависшую на фоне бархатистой черноты космоса. Вроде бы совсем немного времени прошло с его первого полета, а до чего ж всё изменилось…

Дворский шумно вздохнул, не в силах отлипнуть от круглого иллюминатора.

Вертикально состыкованные блоки «Салюта-8» проросли горизонталью — длиннущей решетчатой фермой. Ее «зарядили» целой обоймой серебристых цилиндров, сверкавших до того ослепительно, что, казалось, вот-вот расплавятся. А еще ажурная ось напоминала лежачую мачту с поднятыми парусами — раскидистыми опахалами солнечных батарей да радиаторов.

И, как вишенка на торте, на самом верху первого базового блока, там, где раньше раскрывался «цветок» стыковочного узла, нынче плавно вращался «бублик» — торовидный жилой модуль, четырьмя «спицами»-переходниками скрепленный с «валом» — переходным отсеком. Тяготения всего ничего — одна десятая «же», но уже можно нормально спать на узкой выдвижной кровати, а вода из бутылки не плавает колышущимся прозрачным комом, а льется, пусть и медленно.

Если сплющить лицо о толстое стекло и сильно скосить глаза, можно было заметить крошечный силуэтик «Бурана», идущего на спуск. Челнок почти растворился в голубом сиянии Земли.

Еще один корабль, то ли «Байкал», то ли «Буря», висел, прицепившись к доковому отсеку — загружался. Жизнь кипит…

Дворский тронул рукою непривычно гладкий подбородок. М-да… Месяц минул, как он сбрил красу и гордость полярника, а привычка ее теребить осталась.

Инка, правда, щебечет, что «так лучше, папуля! Бритый, ты гораздо моложе выглядишь!», а у него даже новый обычай завелся — заглядывать в зеркала. И соображать, так ли уж хорошо ему без бороды.

Вздохнув, Федор Дмитриевич отлетел от иллюминатора, переворачиваясь в тесноте обитаемого отсека, и рукой притянул себя к раскладному креслу. Лишь теперь он вспомнил о выключенном интеркоме. Поспешно утопив клавишу переговорного устройства, Дворский услышал последнюю команду Почтаря:

— Двигатели на разгон!

Ускорения «дядя Федор» почти не почувствовал — ионные движки слабы — но бортовой журнал, что висел посреди отсека, бесстыдно раскрыв страницы, плавно стронулся с места. Федор Дмитриевич взял документ из воздуха, чтобы не потерялся.

Под пластиковой обложкой журнала переливалась яркая открытка, поздравлявшая «С Новым 1996 годом!» — художник изобразил Деда Мороза верхом на ТМК. А рядом тускло поблескивала цветная фотография орбитальной станции «Фридом».

Почтарь летал туда на «Буране» по просьбе НАСА. Весной, в самый разгар беспорядков. На станции никого, астронавты покинули ее еще в декабре, а бросать космический объект чревато — выпадет на Землю в виде раскаленного осадка, как «Скайлэб» в семьдесят восьмом.

«Фридом» впечатляла не особо. Сетчатая балка в сто восемь метров с кустистыми солнечными батареями на концах, а посередине — четыре стаканчатых блока: два американских, плюс европейский «Коламбус» и японский NASDA.

Одиннадцать запусков «шаттлов» — и станцию, с горем пополам, собрали. Вот только погордиться ею Джимми Картер не успел — оказалось, что «Кровавое Благодаренье» было лишь началом целой череды несчастий и бед…

— Пристегнулись? — энергично спросил Павел, влетая через круглую горловину люка.

— Так точно, товарищ командир! — браво ответил Федор Дмитриевич.

— А, вот он куда уплыл…

Почтарь ловко ухватил бортовой журнал, и плавно кувыркнулся, возвращаясь в пилотскую кабину.

— А Бур Бурыч где? — притормозил он. — На Земле?

— Дождешься от него! — фыркнул Дворский. — На Луне! Вторую вахту подряд. Врачи его матерят, а он отгавкивается: я, дескать, в шахту ни ногой, ревностно берегу здоровье! Так я ему и поверил… Чтобы Кудряшова на Землю отправить, его надо сначала изловить, связать и засунуть в «элкашку»!

— Настоящий мэтр! — рассмеялся Павел.

— Монстр, — буркнул Федор Дмитриевич. Но не выдержал — улыбнулся.

А ТМК незаметно описал виток вокруг Планеты, отдаляясь и набирая скорость.

«Следующая остановка — Луна…»

Воскресенье, 28 апреля. День

Щелково-40, проспект Козырева

Я потянул на себя стеклянную дверь института, и окунулся в прохладу. Похоже, фойе законсервировало в себе мартовскую зябкость.

В начальственный кабинет подниматься не стал, сразу двинул в лабораторию. «Лаборатория локальных перемещений»…

Как давно это было, и как недавно… Но тот божественный восторг, что я испытал, впервые отправив в будущее металлический брусок, не увял до сих пор. Мой звездный час! Хотя, скорее, звездная минута.

Вряд ли мне удастся добиться чего-либо стоящего еще разик, но и сделанным можно гордиться, дуть щеки от важности до самой пенсии…

Тяжелая дверь поддалась моим усилиям, впуская в неохватный объем лаборатории. Когда-то пятачок с пультами, столами и диванами терялся в гулкой пустоте, а нынче его стеснили сразу три хронокамеры. Громадина первого поколения низко гудела, занимая половину ЛЛП, упираясь в плиты потолка, что парил в двадцати метрах выше, а на другой половине пультовую зажимали три модели поновее, второго и третьего поколений.

Сами хронокамеры почти не изменились, всё те же стеклянные кубы с манипуляторами. Снизу наплыв сегментных магнитов, сверху, а вот фокальный комплекс, эмиттер и ускоритель тахионов уплотнились до предела, смахивая на плоские кольца детской пирамидки.

И в то же время эти «крошки» копили в себе колоссальную мощь, недостижимую в первых установках — они легко забрасывали образцы на суточную дистанцию.

Рассеянно похлопывая ладонью по холодному стеклу, отдающему в пальцы мелкой вибрацией, я выбрался к пультовой — маленькому павильончику, чей каркас был обшит пластиковыми окнами. Пультовую заливал яркий свет, контрастирующий с сумраком лаборатории.

Внутри размахивал руками Киврин, отчего полы его белого халата развевались, как на ветру. Он доказывал что-то неслышное Корнееву, сонно облокотившемуся