– Я… – Рут растеряна. Такой реакции она не ожидала.

– Я? Я? – передразнивает ее Алекс. – Ты, ты, что ты?

Рут закрывает рот и утыкается взглядом в свои руки, лежащие на коленях.

– Господи, Рут! Какой же дрянью забита твоя голова! Что ты рассчитываешь найти на другом краю света из того, что еще не нашла здесь? Какое-то избавление? Ты отчаянно нуждаешься в том, чтобы кто-то тебя спас, да? А ты хоть на секунду задумывалась, от чего тебя надо спасать, от чего ты бежишь?

Она с трудом его понимает. Ей кажется, что ее пичкают идеями, которые ей даже в голову не приходили.

Бегство? Разве она бежит от чего-то?

Нет, она движется к своей цели, а не бежит от нее.

– Ни от чего я не бегу.

– Думаешь, там найдется человек, который подойдет на роль твоего спасителя? Сначала такого спасителя ты видела во мне, а теперь отшвыриваешь меня, как раскаленный камень, потому что я тебя разочаровал. Я не твой герой. Не соответствую идеалу романтических парней из романов, по которым ты постоянно вздыхаешь. Хотя я из кожи вон лезу и как могу забочусь о тебе.

Алекс встает, идет на кухню, достает из холодильника бутылку, берет чашку с сушилки и наливает в нее немного вина.

– Реальная жизнь – это рутина, Рут. Реальная жизнь не может состоять из одной только романтики и широких жестов.

– В самом деле? Как раз этим ты меня и приманил. – Она наконец обретает голос.

– Приманил? Только послушай себя! По-твоему, это я тебя обольстил? Завлек в ловушку? Это ты меня соблазнила. Разрушила мой брак.

Злится, отмечает про себя Рут.

– Ты разрушила мой брак, потому что тебе было скучно. Капризная избалованная девчонка, мечтавшая найти кого-то, кто заботился бы о тебе, оберегал бы от всего, что тебя пугает. И признайся, милая: боишься ты абсолютно всего на свете. Ты больше не могла прятаться за своими книжками и выбрала меня своим рыцарем в сияющих доспехах. Хотела, чтобы я заботился о тебе. И я пытаюсь заботиться, но ты постоянно меня отталкиваешь.

Алекс не на шутку рассержен, меряет шагами кухню. Его гнев придает ей смелости, несправедливость его обвинений возмущает.

– Ты считаешь себя спасителем? Нет, ты не заботишься обо мне – ты меня контролируешь, это разные вещи. Ты все решаешь за меня. Мне ни о чем нельзя иметь собственное мнение.

– Ха!

Алекс подходит к бутылке с вином, снова наполняет свою чашку и поворачивается к ней. Уголки его губ опускаются в едва заметной презрительной усмешке, до того отвратительной, что в его лице не остается ничего привлекательного. Чуть качая головой, он смотрит на Рут, и взгляд у него жесткий, пронизывающий.

– Что смотришь? – кричит она. А ведь мама всегда говорила ей не повышать голос во время спора: это подрывает вескость аргументов.

– Моя дорогая Рут, а у тебя вообще когда-нибудь было свое мнение? Сомневаюсь.

У нее дрожат руки. Такое ощущение, что энергия рвется из нее наружу. Струится по рукам к кончикам пальцев, заставляя их вибрировать.

– А знаешь, Сара ведь меня предупреждала, – отвечает она предельно спокойным тоном, как всегда советовала мама, хотя жар этой энергии все же проскальзывает в ее голосе: слова звенят, как натянутая тетива. – Я тогда не поняла ее. Думала, в ней просто ревность говорит. Но теперь я понимаю, что она имела в виду. Ты – деспотичный псих. Рядом с тобой мне не хватает воздуха. Ты меня душишь.

– То есть я сволочь? Ты это хочешь сказать? Я дурно с тобой обращаюсь?

К выражению гнева на его лице примешивается что-то еще: обида, смятение.

– Я не говорю… Нет, ты не сволочь. Ты просто не мой человек. Я думала, что мой, но ошиблась. И, судя по твоим словам, я тоже не создана для тебя. – Рут примирительно поднимает ладони.

– Мы не любим друг друга.

Алекс не отвечает.

– Или ты не согласен?

Они стоят в молчании. Впервые за много месяцев оба понимают, что у них есть что-то общее. Они оба ошиблись. Приняли обоюдное физическое влечение за нечто гораздо большее.

Рут перехватывает взгляд Алекса. Внезапно ей становится жаль всего того, что они теряют.

– Знаешь, Рут, – голос у Алекса теперь гораздо более спокойный, – я сейчас скажу тебе то, что усвоил на собственном опыте: куда бы ты ни уехала, от себя не убежишь.

Алекс закрывает глаза и потирает переносицу, будто только что снял очки. Рут видит, что он пытается успокоиться.

– Пойду собирать вещи. – Он ставит на стол пустую чашку и идет в спальню. На полпути останавливается и, не оборачиваясь, спрашивает: – Можно узнать почему? Почему именно Новая Зеландия? Почему нельзя просто порвать со мной? Попросить освободить твою квартиру?

Рут собирается ответить, но в голове сумбур, мозг пытается проанализировать все, что он сказал.

– Рут? – голос у него раздраженный. – Ты сама-то понимаешь?

31

Майе уже шесть лет. Это больше, чем было Фрэнки, когда родилась Майя. Шесть лет – вполне серьезный возраст.

Ей разрешают многое из того, что обычно делают взрослые: разводить костер, помогать готовить еду, кормить цыплят, выполнять другую работу в лагере.

Когда тебе шесть лет, главная проблема в том, что многое по-прежнему не разрешают. Нельзя трогать ножи без присмотра родителей или старшей сестры; нельзя одной забираться в лодку; нельзя ходить дальше засаженного поля. Больше всего Майе хочется побывать за пределами их лагеря. Она ужасно завидует сестре, которая ходит с папой или мамой на охоту или за припасами.

Но все это почти компенсирует ее тяга к учебе. Ей очень нравятся уроки. В отличие от сестры, Майя обожает выводить буквы на песке. Узнавать новое само по себе интересно и увлекательно, тем более что во время занятий мама безраздельно принадлежит ей одной. Как и мама, Майя любит слова, образы. Она с упоением отображает на песке символы английского языка и осваивает te reo Māori [22]. С жадностью постигает, что все на земле имеет более одного названия, что одно и то же понятие для каждого человека подразумевает что-то свое. Значит, что-то может существовать за рамками своего названия. Это поразительно!

Ее любознательность беспредельна.

Отец называет ее «чертова nohi» [23]. Майя не обижается. Главное, что удается получить ответы на некоторые вопросы, а их у нее много.

– Мама, расскажи еще раз, как ты готовила кумару [24]? Прежде.

И мама рассказывает, что в доме ее родителей была духовка и