Никогда, нет, никогда бедняки, ютящиеся в лачугах, подвалах и на чердаках этой богом забытой земли, не бывали на таком празднестве, не видали такой красоты… Никогда принц и принцесса не предполагали, что где-то в их необъятной империи люди живут в столь ужасающей нищете.

Признаюсь, у меня сжималось сердце, когда я думал о том, какие чувства может вызвать у этих лишенных подчас самого необходимого людей, которые занимают низшую ступень социальной лестницы, эта необыкновенная демонстрация ослепительной роскоши и великолепия…

Но вскоре я понял англичан, ибо ни в ком не обнаружил никаких других чувств, кроме того сложного чувства, которое они называют словом loyalty[57]. Это чувство в применении к особам королевской крови означает неизменную привязанность, смешанную с восторгом и умилением.Было время, когда Франция тоже знавала эту самую лояльность, когда наши деды шли в бой, крича: «Vive le roi!»[58]

Как только кортеж их королевских высочеств углубился в народные кварталы Бишопсгейт-стрит, Черч-стрит иБетнал-Грин-стрит, их встретила бурная овация и крики«Ура!», которые изредка прерывались только затем, чтобы снова зазвучать еще громче прежнего.

Даже самые бедные окна и самые жалкие двери украсились эмблемами и лозунгами в честь королевы, принца и принцессы.

Никто не позволил себе лишних расходов, что вполне понятно, но простые бумажные цветы красноречиво говорят о чувствах тех, кто их вырезал и, как мог, раскрашивал. И пусть слова лозунгов наивны, зато идут от сердца и трогают души тех, к кому обращены… всегда!

Бишопсгейт-стрит

Я с удовольствием приведу здесь примеры плакатов, не отличающихся риторикой придворных поэтов. Никто не заподозрит, что Альфред Теннисон, поэт-лауреат, как его здесь величают (двадцать пять тысяч франков в год пожизненно!), сочинил подобные призывы:

«Да здравствуют принц и принцесса Уэльские!»,

«Добро пожаловать!»,

«Долгие лета! Пусть здравствуют всем на радость!»,

«Приятного визита! Мы всегда вас ждем!».

Не стану докучать вам разными вариациями. Добавлю лишь, что на одном из домов, который выглядел чуть лучше остальных, висели опять-таки вырезанные из бумаги три страусовых пера. Они изображали украшение на гербовом щите принца Уэльского. Ниже был написан его старый девиз на немецком языке, взятый одним из его предков: «Ich dien» («Я служу»), который вряд ли кто-нибудь понимает в этом неграмотном квартале.

Я перевел эти два слова стоявшему рядом честному колбаснику, который с грубоватым английским юмором заметил в ответ, что буквы стоят не в том порядке, правильно было бы «Ich dine» («Я обедаю!»).

Над нашими головами повсюду парят флаги Соединенного Королевства, растянутые между домами. Розы Англии, чертополох Шотландии и лира Ирландии украшают знамя святого Георгия… Повсюду царит праздничная атмосфера. Мы в Париже давно забыли, как это бывает, когда радость витает в воздухе.

Процессия тронулась в путь из Мальборо-Хауса в половине двенадцатого, на последнем отрезке пути она медленно продвигалась сквозь толпу все более и более восторженных зрителей и прибыла к дверям музея около четверти первого.

К этому часу Бетнал-Грин являл собой исключительно любопытное зрелище. В то время как на временном помосте, обитом красочной тканью, официальные лица в парадных одеждах готовились к встрече их королевских высочеств, толпа прибывала с каждым мгновением. Полицейским, которые вели себя очень мягко и вежливо, лишь с огромным трудом удавалось сохранять свободной проезжую часть. Люди приникали к окнам, грудились на крышах, толкались, но, разумеется, по-дружески, не желая никому причинить зла.

Бедно одетые люди резко отличались от нарядных придворных, блестящих военных и дам, приглашенных для украшения торжества.

В десять минут первого епископ Лондонский в белом праздничном облачении и в сопровождении высокопоставленных священников медленно приблизился к сцене. Как только он занял положенное место, военный оркестр заиграл национальный гимн, а затем серебряные трубы, украшенные флагами с гербами вроде тех, что можно увидеть на некоторых средневековых картинах, изображающих королевские кортежи, протрубили фанфары.

Говоря языком газеты «Придворные новости», прибыла «августейшая чета». На принце был генеральский мундир, а принцесса в бледно-розовой шляпке, которая очень ей шла, была одета в такого же цвета пальто и малиновую юбку. Впереди вышагивал первый камергер, а за принцем и принцессой следовали герцоги Эдинбургский и Кембриджский.

Жена премьер-министра подвела к принцессе маленькую девочку, которая поднесла принцессе цветы, а в это время маркиз Рипонский представил наследнику трона организаторов музея в пурпурных одеждах.

Все проследовали внутрь здания.

Лондонский епископ голосом серьезным и торжественным прочитал молитву, которую звуки органа и пение хора прервали раньше времени. Раздраженный, но не обескураженный прелат продолжал свою благую речь, но, можно сказать, для самого себя.

Когда вновь установилась тишина, маркиз Рипонский, кавалер ордена Подвязки (honny soit qui mal у pense!)[59] и лорд — председатель комитета народного просвещения, вкратце рассказал об истории нового музея и цели его создания, а затем попросил принца открыть музей.

Его королевское высочество громко и отчетливо прочитал краткую ответную речь, которая продолжалась не больше десяти минут и закончилась похвалой в адрес сэра Ричарда Уоллеса, чьи великодушие и благородные побуждения, сказал принц, по достоинству оценили и в Англии, и во Франции. В этот момент раздалась барабанная дробь, и хор запел «God, save the Qween»[60].

Когда гимн отзвучал, принц Уэльский сделал шаг вперед и звучным голосом произнес:

—Объявляю музей открытым!

Здесь снова зазвучали фанфары.

Затем принц и принцесса в сопровождении избранных особ начали осмотр галерей.

Сэр Ричард Уоллес, который поджидал их, стоя на лестнице (северное крыло здания), приветствовал их королевские высочества, а затем показал все те сокровища, которые он предоставил музею.

Люди продолжали стоять у стен музея, и когда принц и принцесса покинули здание, они снова услышали крики «Виват!», которые, казалось, исходили не только из уст, но и из сердец. Кортеж направился обратно в сторону аристократических кварталов, оставляя за собой приятные и волнующие воспоминания. Есть чувства, которые делают честь и тем, кто их испытывает, и тем, кто их вызывает.