к соглашательскому безмолвию своих запуганных подчиненных. Кроме того, прозвучавшие во многих организациях заявления затрагивали не только поведение и подходы отдельных лиц. Критика касалась и самой системы. Профессор Китайского народного университета отмечал, что жить в Китае при коммунистах было хуже, чем при националистах. Партия полностью изолировалась от народа: «народные массы хотят низвергнуть КПК и уничтожить коммунистов». По мнению комментатора, партию, если только она не пойдет на фундаментальные внутренние преобразования, ждали ликвидация и коллапс [MacFarquhar 1960: 88–89]. Профессор из Шэньянского педагогического университета живописует печальную картину жизни при КПК:

С момента образования КНР, но в особенности в последние год-два, КПК высокомерно относится к народу и наделяет себя привилегиями, восхваляя свое «величие, славу и правоту». Именно поэтому престиж партии падает день ото дня. Все больше и больше людей с нечистыми помыслами присоединяются к КПК, стремясь к известности, власти, влиянию и деньгам. Пропитанные омерзительным эгоизмом, они льстят партии, преклоняются перед партией, подчиняются партии во всем. Следует избавиться от абсолютной власти КПК во всем… Конституция – клочок бумаги, которому партия не считает нужным для себя следовать. Свободы собраний, ассоциаций и публикаций – лишь слова, вписанные в Конституцию. В действительности граждане могут лишь становиться покорными подданными или, если говорить более резко, рабами. Важно создать систему всеобщих избирательных кампаний при одновременном устранении всевластия КПК. Народ должен располагать свободой на учреждение новых политических партий и общественных организаций, а равно на публикации, чтобы открыть каналы общественного мнения, обеспечивать контроль над правительством, противодействовать пустой хвале [партии] и стимулировать [массы] на противостояние неприемлемому статус-кво даже в том случае, если это предполагает противостояние самой КПК [Ibid.: 106–107].

Еще один комментатор заявлял, что КПК, отстаивавшая в прошлом интересы народа, теперь правила им как деспотичный хозяин: «вместо того чтобы стоять среди народа, [партия] встала на спину народных масс, откуда и управляет ими». Политические активисты участвовали в волонтерских мероприятиях публично, совершая доносы тайком. Они изображали самоотверженность и жертвенность, но в действительности стремились улучшить свое положение за счет окружающих [Ibid.: 49][95]. Другой автор возмущался по поводу самоцензуры и изоляции, которые были необходимы члену КПК для того, чтобы выжить в гнетущей внутрипартийной среде: «чтобы быть партийцем, человеку нужно уподобляться или умалишенному, или трупу. Высказывать личное мнение можно, лишь уединившись в собственной спальне» [MacFarquhar 1960: 73][96].

Это были обвинения в адрес всей системы в целом, а не по поводу недостатков отдельных кадров. Впрочем, наибольшее беспокойство у партийных лидеров вызывали не жалобы специалистов и ученых. Резкое сворачивание кампании «Сто цветов» было связано с независимой мобилизацией, которая развернулась среди учащихся, в частности студентов вузов, а также с настораживающим подъемом недовольства среди промышленных рабочих.

Центром политической активности учащихся в столице стал Пекинский университет, который исторически был инициатором студенческих движений XX в. Первые стенгазеты[97] начали появляться здесь с середины мая, и движение быстро набрало обороты. Ближе к центру кампуса возникла «стена демократии», у которой собиралось множество людей, чтобы почитать чужие сочинения или разместить собственные эссе. Стена стала местом проведения публичных дебатов и выступлений. Формировались независимые политические клубы и дискуссионные группы, которые публиковали собственные отпечатанные на копировальных машинах бюллетени и журналы [Wang 1998: 515–516]. В мае по территории университета разошлись переводы длинных выдержек из речи Хрущева [Leese 2011: 61]. Наиболее часто звучали обвинения в несправедливости кампании по ликвидации контрреволюции, негативном воздействии партии на образовательные учреждения, очевидно сфабрикованных делах в отношении «клики Ху Фэна», чрезмерно жестком следовании советской модели образования, политизации учебных курсов и, наконец, догматизме и фракционализме официальных партийных лиц по отношению к учителям и студентам, не являющимся членами КПК. Критики также ставили под сомнение заявления партии, что в Китае улучшилось качество жизни, и отмечали все более увеличивающийся разрыв между партией власти и народом [Goldman 1962; MacFarquhar 1960: 130–141].

Из всех речей, которые прозвучали на территории Пекинского университета, наибольший резонанс и полемику вызвали прямолинейные выступления Линь Силин, студентки факультета юриспруденции из расположенного неподалеку Китайского народного университета [Moody 1977: 189–192][98]. 23 мая Линь открыто осудила в своей речи гонения против Ху Фэна и его окружения, указав, что предложения того ЦК КПК со всей очевидностью полностью отвечали программе кампании «Сто цветов». Рекомендации Ху по искусству и литературе были «верными», а репрессии в его отношении под предлогом контрреволюционности основывались на устаревших взглядах Мао, которые были сформированы еще в начале 1940-х гг. Линь также гневно отвергла обвинения Ху Фэна в создании тем посредством «тайных коммуникаций» «антипартийной группы»: «Кто из нас не общается тайком? Ситуация складывается таким образом, что люди даже не осмеливаются сказать друг другу правду». Почему же партия, вопреки очевидности, не отказалась от вынесения неправосудного приговора в отношении Ху Фэна? «Я полагаю, что КПК оказалась в неудобном положении и не знает, как из него выйти. Партия знает, что совершила ошибку, но отказывается признать эту ошибку» [Doolin 1964: 23–25].

Линь также провела параллели между преступлениями Сталина, о которых говорилось в «тайном послании» Хрущева, и схожими проблемами в Китае: «И наша страна расширила масштабы подавления контрреволюции». Об этом Линь было известно по опыту прохождения практики в районном суде, сотрудники которого тратили практически все свое время на рассмотрение явно сфабрикованных дел против предполагаемых контрреволюционеров. Корень зла девушка видела в самих институтах власти:

Я полностью разделяю точку зрения югославов, что культ личности – продукт общественной системы… Проблема Сталина – это не проблема Сталина как отдельного человека. Проблема Сталина могла возникнуть только в такой стране, как СССР. Настоящий социализм должен быть исключительно демократическим, однако наш социализм недемократичен [Ibid.: 27].

Линь открыто заявляла, что недостатки советской системы, реализованной Китаем, были слишком фундаментальными, чтобы их можно было устранить такими полумерами, как кампания Мао по исправлению:

Мы не считаем, что КПК может ограничиться лишь методами исправления стиля работы… и мелкими уступками… Во время бури революции члены партии держались вместе с народом. Однако после победы революции члены партии взобрались на свои руководящие посты, установив идеологические ограничения. Они хотят подавить народ, принимая политические курсы, нацеленные на обман людей. Я не вижу поводов для оптимизма в кампании за исправление стиля работы, поскольку все еще существует слишком много поборников действующих правил. Эти защитники хотят воспользоваться плодами социализма, взращенными на крови мучеников революции, чтобы взойти по иерархической лестнице еще выше.

Линь завершила свою воодушевляющую речь отсылкой к студентам, которые мобилизовались в Ухане, Нанкине и