В моей голове стучит, стучит, ужасно стучит. Стучит во всех местах, отдаваясь эхом в черепе, как пулеметная очередь. Мне на лицо падает теплый солнечный свет, и, когда я наконец со скрипом открываю веки, мне кажется, что лазерный луч пронзает мои глазные яблоки, поджаривая мозг.

Я лежу на полу. Свет из окна над раковиной нашел меня. Я должен был повесить чертовы кухонные занавески Элли.

После того как она ушла прошлой ночью, я напился до одури… еще сильнее… на кухне. Очевидно, и спал я здесь. Я потираю руку о мое измученное лицо, вспоминая о нашей ссоре с Элли, о том, как я чуть не подрался с Джеймсом, о том, как она ушла из-за того, что я сделал — точнее, не сделал.

Господи, как я смог так быстро превратиться в такую дрянь? Это просто магия.

Стук раздается снова… Теперь он больше похож на настоящий стук… и я понимаю, что он исходит не из моей головы — он доносится от входной двери.

Кто, черт возьми, мог прийти ко мне? Итак, — я смотрю на свой телефон — в шесть утра? С языком, похожим на наждачную бумагу, я поднимаюсь и совершаю долгую, болезненную прогулку к входной двери.

Зачем я купил такой большой дом? Ах, да — потому что я придурок. Точно.

Я открываю дверь и задаюсь вопросом, не сплю ли я. Или все еще пьян.

Потому что на моем крыльце стоит принц.

— Доброе утро, Логан, — говорит Николас.

Я размышляю о том, чтобы поклониться, как мне и следовало бы, но нет — не стоит. Я свалюсь к чертовой матери, или меня на него вырвет.

— Доброе утро, Ваше Высочество. — Я смотрю ему за спину и замечаю Джеймса, стоящего у машины. Он весело машет рукой. Я поднимаю подбородок в ответ, благодарный, что нет никаких обид из-за того, что я был ослом прошлой ночью.

— Что вы здесь делаете? — спрашиваю я.

— Я принес чай. — Он протягивает мне один из двух бумажных стаканчиков с крышкой. — Джеймс подумал, что тебе не помешает стаканчик крепкого чая.

Джеймс был прав.

— Спасибо. — Я нажимаю пальцем на край крышки. — Если вы пришли поговорить об Элли…

— На самом деле я не за этим. Но… На твоем месте я бы избегал Оливии. Она привезла свою биту из Нью-Йорка, и выросший живот никак не повлиял на ее удар.

— Спасибо за предупреждение.

Принц смотрит на крышу крыльца, затем оглядывается через мое плечо на дом.

— Я хотел посмотреть, как продвигается строительство дома.

— Дома?

Он кивает.

— Да. Элли говорила, что ты сам занимаешься внутренней отделкой.

— Да.

— Я подумал, что мог бы прийти и помочь.

Нет — слишком рано. Мой мозг не работает.

— Помочь?

Николас, кажется, оскорблен.

— Я строил дома и раньше, Логан. На трех континентах. Не такой уж я беспомощный.

Я качаю головой.

— Нет, я знаю… Я просто…

— А возведение стен — это работа для двоих. Если только кто-нибудь из других парней не придет…

— Нет. — Я качаю головой, пытаясь рассеять туман. — Нет… Мама Томми все еще не выпускает его из дома. Все остальные работают. Так что я делаю все сам.

Затем Николас говорит таким тоном, который не оставляет места для споров:

— Не сегодня, сегодня ты точно один не справишься.

* * *

После того как я показываю принцу дом, мы приступаем к работе. Развешивание гипсокартона и шпаклевка — не самое легкое упражнение, и, поскольку день, как обычно, теплый, к полудню я промокаю насквозь, вылив с потом весь яд прошлой ночи. Мы заказываем сэндвичи на рынке в нескольких кварталах отсюда, и после регидрации и горячего душа я уже меньше чувствую себя кучей мусора, на которую кто-то помочился.

Есть цитата из фильма — я забыл, из какого именно, — о том, что идеальный способ закончить тяжелый рабочий день — это выпить бутылку пива. Тот, кто это написал, знает свое дело. Потому что позже мы с Николасом сидим в саду на заднем дворе, у каждого по бутылке холодного пива, и наблюдаем за заходом солнца.

Горизонт светится темно-розовым и ярко-оранжевым — как будто Бог чиркнул спичкой и теперь все небо в огне. И я думаю об Элли… О том, как я хочу, чтобы она была здесь, смотрела на закат в моих объятиях, у меня на коленях, каждую ночь.

— Я скажу тебе кое-что, о чем я никому не рассказывал, — говорит Николас, глядя в небо. — Когда я впервые вернулся домой после отречения и посетил свое первое мероприятие, это было… странно.

Он упирается локтями в колени, смотрит на бутылку, ковыряет этикетку.

— То, как они смотрели на меня… Все изменилось. Это чувствовалось в воздухе. Не думаю, что я полностью осознавал, каким уважением я пользовался раньше, какой властью обладал — до того момента. Пока власть не стала меньше. Я чувствовал себя… кастрированным.

Я киваю, потому что это именно так — ни больше ни меньше.

Даже учитывая семью, из которой я родом, я никогда не чувствовал, что на меня смотрят свысока, с тех пор как мне исполнилось пятнадцать лет. Я много работал, я лучший в своем деле, и это важно для меня. Мысль о том, что люди подумают, что я пытаюсь пролезть в щель, взять что-то — кого-то, — чего я не заслуживаю… неприятна. Она лежит у меня в животе, как гнилая пища, которую нужно отрыгнуть.

— Ты знаешь, как долго это продолжалось? — спрашивает Николас.

— Как долго?

— Около пяти минут. Именно столько времени мне потребовалось, чтобы заметить Оливию в другом конце комнаты. И тогда я подумал — у меня будет она… Я буду с ней. Буду любить ее и буду любим ею… всегда. Эта поразительная, невероятная женщина. Тогда я спросил себя: почему мне не наплевать на мнение людей, на которых мне всегда было наплевать и до сих пор наплевать? — Он щелкает пальцами. — И вот так неуверенность получила пинок под зад. И я снова почувствовал себя самим собой.

Я делаю глоток своего пива.

— Значит, все так просто, да?

Николас задумчиво смотрит на меня.