Боги, почему так печет в груди? Почему так тяжело дышать? Может, у меня инфаркт?

Растираю ладонью грудную клетку, но мешает пуховик. Я даже не разделась.

Здесь жарко. Душно. Удушающе. Дрожащими пальцами расстегиваю молнию, нервно дергаю язычок, когда он застревает в самом низу, и тут из меня вырывается смешок.

Такой же нервный, как и все, что я сейчас делаю. Смех больше похож на плач, но щеки сухие, я проверяю ладонью. Просто струна, на которой держалось мое самообладание, лопнула.

Я спала с мужем сестры.

Почти бывшим, но это не облегчает вину.

Он так ее любит, господи. О̶н̶ ̶т̶а̶к̶ ̶л̶ю̶б̶и̶л̶ ̶м̶е̶н̶я̶…

Наши с Мишей глаза, наконец, встречаются. Его лицо совершенно бесстрастное, бескровное, ровное. Но глаза… Эти серые туманные Альбионы переполнены чувств.

«Ну как же ты не понял, как?»

Наш беззвучный монолог, полный шекспировской трагедии, что я отчаянно ненавижу, прерывает голос сестры.

— Что происходит? Марин, что-то серьезное произошло?

«Кажется, я влюбилась в твоего мужа».

— Сотрясение, — неосознанно касаюсь пальцем виска.

— Опять? Ты все это время была в больнице? Марсель был с тобой? — засыпает она вопросами. Последний адресует мужу.

Миша не отвечает, только отрицательно машет головой. Если даже у меня нет слов, то у него и подавно. Я только боюсь, что он больше никогда не заговорит.

— Ничего не понимаю, — Маша сердито выдыхает и шагает в сторону спальни, тем самым убирая буфер в виде себя между нами с ее мужем.

Ее мужем. Ее мужем. Ее мужем.

Миша опирается на входную дверь спиной с тяжело проводит ладонью по лицу, словно пытаясь стереть все, что сейчас видит. Стереть свою ошибку. Нашу.

«Это довольно просто» — хочется сказать мне. — «Просто два сотрясения подряд и готово».

Но ирония не помогает. Если бы не дурацкая травма тогда, на Санторини, этот глупый ушиб спустя полтора года, не привел бы к таким последствиям. Какое идиотское стечение обстоятельств. Как же болит голова.

Машка возвращается уже с распакованным из верхней одежды Марселем и удивленно смотрит на нас двоих, застывших в той же позе, в которой она нас оставила.

— Раздевайся давай, тебя ждет допрос с пристрастием. Особенно от нашего участкового, — устало говорит она. — Я заявление в полицию подала.

— Зачем? — выходит сипло из меня.

— Пропала моя сестра и мой ребенок! Зачем?! — ее голос снова срывается на истерические нотки, что ей совсем не свойственно.

Да, мы же для нее потерялись.

— Ты давно вернулась? — спрашиваю, снимая пуховик.

— В пятницу вечером.

Сразу, как мы уехали.

Если бы мы немного задержались… если бы она приехала немного раньше…

Непоправимой ошибки бы не произошло.

— Останешься? — спрашивает все так же приклеенного к двери Мишу. Скорее формально, он для нее тут лишний. Если бы она знала…

— Нет, — впервые подает голос он. Хрипло и тихо.

Комкает в руках стянутую с головы шапку, разворачивается и рывком открывает дверь. Секунду спустя она хлопает, отрезая нас с ним навсегда. Не было прощального взгляда или слова, не было никаких объяснений. Только болезненный хлопок.

— Господи, что ты устроила? — спрашивает сестра.

Я не знаю, как ей рассказать.

— У тебя синяк, — Машка подходит ближе и вглядывается в мое лицо, серьезно нахмурив брови. — Как это вообще вышло?

Я болезненно кривлюсь, стягивая кроссовки. Мой взгляд опускается на треклятую обувь — причину всех наших бед — да так на ней и зависает.

— Я поскользнулась и ударилась.

— Лицом? Обо что?

— Нет, на самом деле я просто каталась по льду и… господи, так глупо, — пальцы снова поднимаются к лицу и ощупывают шрам над бровью. Они немного дрожат, хотя пока мы на безопасной теме. Но это ненадолго. — На детской площадке была раскатана такая ледяная дорожка, знаешь, одна из тех, мимо которой нельзя пройти.

Мне было очень скучно наворачивать круги с коляской, и я решила прокатиться. Разок.

Но не учла, что подошва очень скользкая, а мне не десять лет и…

— И?

— Вмазалась в турник в конце пути.

— Только с тобой могло такое произойти, — разочарованно выдыхает сестра. — О чем только думала? Сама как ребенок, как я тебе Марса доверила? — на последних словах она разворачивается и удаляется в сторону кухни.

Ее голос полон обиды и еле сдерживаемого гнева. В чем я не могу ее винить. А ведь это она пока не знает всех фактов.

— Прости, — глухо говорю ей в спину.

Я иду следом за ней, наблюдаю, как она сажает Марселя в детский стульчик и раскидывает перед ним игрушки. Марс с радостью берет маленький резиновый молоточек и со всей дури дубасит им столешницу, заполняя кухню противными звуками пищалки внутри этого орудия пыток. И если я морщусь от новой накатывающей волны головной боли, то на лице Машки появляется первая за сегодня улыбка.

В очередной раз кляну себя за то, что не поняла, не разобралась, не доверилась чутью. Очевидно, совершенно очевидно, что это не мой ребенок. Настоящая мать вот она — передо мной. Та, что готова терпеть любой шум, та, что точно знает, что ее ребенку сейчас нужно. Та, в чьем взгляде эта безграничная безусловная любовь.

Я никогда не могла бы стать ей.

— Где вы были все это время? — кидает из-за плеча сестра.

Вопрос, повергающий меня в лихорадку. Губы буквально склеиваются, не желая выдавать ответ. Но я должна.

— В лесу, — выходит жалко и очень сипло.

— С чего это? — непонимающе спрашивает Машка.

Я тяну время, отмалчиваясь. Подхожу к чайнику и трясущейся рукой наливаю себе воды в стоящую рядом чашку. Но поскольку я почти умираю в нервных конвульсиях, вода идет не в то горло, и я давлюсь ей до слез.

— Господи, — вздыхает сестра, тут же оказываясь рядом. Хлопает меня по спине и от ее теплой руки мне тут же становится еще хуже.

— Он думал, что я это ты, — выдаю, не в силах больше тянуть резину. Пластырь содрала и вроде уже не так больно. Да?

Поворачиваюсь к сестре и ловлю довольно комичное выражение на ее лице.

Настолько, что не могу удержать глупый смешок. Скорее вымученный, чем радостный.

— Не понимаю… — растерянно говорит она.

— Я ударилась головой, а повторное сотрясение привело к весьма забавным последствиям, — отхожу от нее на шаг и отворачиваюсь. — И вот… я очнулась в больнице, а все вокруг: ваш муж пришел, ваш муж пришел, — всплескиваю руками. — И ребенка в лицо тычут… — приукрашиваю, разойдясь не на шутку. — Я им говорю: какой муж, какой ребенок? А мне врач — красавчик, кстати — полтора года прошло…