Над озером разливалась ночная синь. И лес вокруг, и вода казались черными словно сажа.

— В селении мне сказали, что ты умеешь вытаскивать с того света, — отозвался носильщик и, осторожно придерживая, свалил с себя ношу у порога избушки. Только самые близкие люди узнали бы в нем Аэция. Дышал он с трудом. Легко ли кому-то в возрасте, пускай и выносливому, и крепкому, тащить на себе молодого здоровенного детину.

— Идите к другому лекарю. В селении врут через слово, — было ему ответом.

— Другие лекари говорят, что умрет. Либо ты его вылечишь. Либо уже никто, — возразил Аэций.

В избушке коротко громыхнуло и стихло.

— Помоги ему, добрая женщина. За лечение я заплачу. — Аэций достал из-за пояса золотую монету и постучал по двери.

— И много заплатишь? — раздалось у него за спиной.

Аэций размашисто обернулся. На мостках стояла хозяйка избушки — маленькая, тщедушная, похожая на костлявого старика, одетого в длинное женское платье, доставшееся явно с чужого плеча. И как только она оказалась сзади? Вылезла в слуховое окошко?

Аэций кинул монету.

Знахарка ловко поймала её на лету, зажала в кулак и тут же разжала — а там ничего. Исчезла монета, как будто и не было.

— Чтой-то ты щедрый больно, — сказала старая. — Кто он тебе? Сынок? Или родич?

— Не все ли равно, — с досадой ответил Аэций. — Монету взяла, так лечи.

Ответ его удивил.

— А сам почему не лечишь? Ты ведь умеешь. Должен уметь.

— С чего ты взяла? — смутился Аэций.

— В глазах твоих прочитала. Свой свояка узна́ет наверняка, — ответила знахарка, ухмыльнувшись. — Разве не говорили тебе, что сможешь лечить болезни даже обычной водой? А за это заплатишь своим здоровьем. Рука ослабнет, спину прихватит…

Аэций не выдержал. Двинулся к ней, намереваясь поймать и силой заставить лечить, но она легко увернулась. Остался лишь клок волос между пальцев. Магистр стряхнул их и огляделся. Старуха куда-то исчезла. То ли бесшумно спрыгнула в воду, то ли юркнула под мостки. Разве в такой темноте разглядишь.

— Где ты? — позвал Аэций. — Вернись. Клянусь своей жизнью, что больше тебя не трону.

Но никто не ответил.

Тогда он звякнул мешком, висевшим у пояса.

— Хочешь ещё монет? У меня их много.

И снова никто не ответил.

Аэций в отчаянии опустился на колени рядом с Карпилионом. Коснулся его щеки.

— Что же нам делать, сынок…

А тот был так тих, так бездвижен, что, казалось, уже и не дышит.

Под мостками призывно плескалась вода. За ночь она остыла и, наверное, стала такой же студеной, как та, из ручья, которой лечился Аэций когда-то давно. Тогда ему тоже твердили, что не могут помочь. От лекарей не было проку. А вода помогла.

Или, может, помог себе сам?

Рука с тех пор ослабела. Теперь, наверное, и совсем отсохнет…

«Ладно, потом посчитаем потери», — отмахнулся от этой мысли Аэций. Устроиться можно в избушке. А там будет видно, что делать дальше.

* * *

Самой сложной для них оказалась эта первая страшная ночь. Карпилион лежал словно мертвый. Аэций отер ему пот, намотал поверх пропитавшейся кровью повязки — другую, более толстую. А ту, что накладывал лекарь, побоялся сдирать. Кровь под повязкой продолжала сочиться, но уже не хлестала.

Аэций знал, что означает такая кровопотеря. Видел не раз, как от неё умирают, и никто ничего не может поделать. Вместе с кровью стремительно вытекает жизнь, и даже сильный воин становится просто бревном. Повязка мешала Аэцию разобраться, где именно рана и насколько она опасна. К счастью копье не задело Карпилиону горло. Аэций давал ему пить со своих ладоней. Карпилион с трудом, но глотал холодную воду. Другого лекарства кроме этой воды и молитв у Аэция не было. Он сидел рядом с сыном, держал его руку в своей руке и мысленно всеми силами вливал в него токи собственных жизненных сил.

На рассвете в избушку явилась знахарка, приволокла откуда-то целебные травы, за которыми убежала ночью, и принялась заваривать их в котле. Разжигая очаг, она так шумела, что услышал бы мертвый. Но раненый не был мертв. Карпилион метался в бреду, сознание теплилось тоненьком огоньком, не погасшим ни в этот день, ни в мелькнувшие следом ужасные дни, когда казалось, что раненый умирает. Аэций не отходил от него ни на шаг. Знахарка приносила еду. Поила бодрящим отваром. Но в одном помочь не могла. В первую ночь у Аэция затекла ладонь державшая руку сына. Сначала он не придал значения. А, когда и в другой руке появилась слабость, подумал, не плата ли это за спасение сына? Однако вместо того, чтобы впасть в уныние, обрадовался как ребенок. Теперь его сын останется жив, и смерть пройдет стороной.

* * *

Карпилион пришел в себя в задымленной избушке, тесной, с низкими потолками, освещенной вместо светильника узким подслеповатым оконцем. Состояние было таким, словно выпил лишнего и очнулся, не протрезвев. Все тело ломило от боли, и с каждым мгновением она становилась сильнее.

— Что со мной?.. Где я?.. — прохрипел он, увидев кого-то стоявшего в дальнем углу.

Тот обернулся.

— Ты? — Карпилион уставился на него, пытаясь хоть что-то понять. Перед ним был отец. Вот, вроде бы, только что видел его во сне, а теперь очнулся и понял, что это не сон. Все было явью. Особенно нестерпимая боль, разрывавшая верхнюю половину тела.

— Тише. Не разговаривай, — мягко сказал отец. — Позже я все тебе объясню. А сейчас не время. Ты еще слишком слаб…

— Нет. Объясни сейчас, — с усилием проговорил Карпилон. От боли ему хотелось кричать.

— Сначала выпей вот это, — ответил отец.

Карпилион отхлебнул из плошки какую-то горькую муть.

— Отрава, что ли?

— Лекарство. Оно избавляет от боли. У тебя серьезная рана, ты едва не погиб.

— А что с остальными? С Ардарихом, Валамиром.

— Не знаю. Наверное, думают, что аттила сбежал. Твои войска отступают. После разгрома от них почти ничего не осталось. Только какие-то крохи. Поверь, я просто в отчаянии от того, что случилось. Хотя понимаю, вина, конечно, на мне.

— О чем ты? Какая вина? — Карпилион посмотрел на отца непонимающим взглядом.

— Видишь ли…. Все немного не так, как говорил вам Зеркон. Я не обычный легионер. А ваша мать родила вас не порознь. Из-за того, что вы были двойней, вам угрожала опасность. Таких детей ненавидят, считают порождением злого духа. Поэтому я забрал вас у матери и доверил Зеркону. Он выдавал вас за братьев, родившихся в разное время.

— Выходит, я вовсе не младший?

— Нет. С Гаудентом вы ровня, — сказал отец. — Я знаю, как он погиб. Знаю о договоре с Руа. И не скажи мне Зеркон, что аттила другой человек, мы никогда не встретились бы в бою.