— Вот и сделай доброе дело, приюти бездомных… А ведь я давно подозревал, что с девчонкой что-то не в порядке, то-то она скулит и ноет целыми днями. Вшивая сучонка!

— Отчего же вы сразу не отвели её к лекарю… почтенный?

— Лекарь, поди, за красивые глаза лечить не станет… А что? Эта соплячка и помереть может?

— Может — если клубок червей попадет в легкие или закупорит кишечник. Судя по кашлю и воспалению глаз, девочка нашпигована личинками с головы до пят. Я уже не говорю о её малокровии, неухоженности, общем истощении и прочих радостях жизни в вашем гостеприимном доме…

Волшебник умолк — вернулась Аласса с большим расписным кувшином в руках. Он был тяжел — и служанка двигалась как-то неуверенно, медленно, семенящими шагами, точно пуще смерти страшилась причинить доверенному ей сокровищу ущерб и членовредительство. Но, видимо, это излишнее старание не ударить лицом в грязь её и подвело… Не дойдя пары шагов до стола, она вдруг споткнулась — буквально на ровном месте, на какой-то едва заметно выступающей половице — и увесистый кувшин выскользнул у неё из рук: с глухим дребезгом он грянул на пол, раскололся, разлетелся по комнате фонтаном причудливых расписных осколков… Горницу наполнил густой и тяжелый, сладковато-хмельной винный аромат.

На какое-то мгновение воцарилась тишина — скорбная минута молчания по безвременно почившей глиняной посудине.

— Ах т-ты… — прохрипел Гнус.

Алашка испуганно сжалась. Гнус медленно поднялся из-за стола — воздвигся тяжело и неумолимо, как карающий судия, облеченный властью казнить и миловать. Его серое землистое лицо налилось кровью.

— Ах ты… т-ты… подлая неуклюжая дрянь! — Он захлебывался от ярости. Гнев его был явно не напускным, он весь затрясся от бешенства, в запале позабыв обо всем на свете, даже о присутствии гостя: его грубая, необузданная натура в мгновение ока вылезла наружу из-под маски напускной любезности, будто лютый медведь из берлоги. — Ах ты… тощая грязная сука! Эт-то… что такое, а? Это что такое, я спрашиваю?! — Он смотрел на растекшееся по полу вино так, словно оно было не жалким травяным пойлом — а по меньшей мере бесценным, ничем не заменимым нектаром богов. — Неблагодарная тварь! Зараза! Ты… нарочно это сделала, а? Меня не обманешь! Нарочно! Дрянь, дрянь! Так-то ты обходишься с хозяйским добром?! С добром человека, который из чистого милосердия и благородства взял в свой дом тебя и твоего грязного вонючего крысеныша! — Вне себя от гнева он отвесил провинившейся служанке пощечину — сильно, наотмашь, — и с му́кой в глазах Аласса отлетела к стене, повалилась боком на скамью… Саруман успел перехватить занесенную для удара руку Гнуса прежде, чем она опустилась на несчастную женщину во второй раз.

— Довольно! Пощадите последние остатки моего терпения, господин Гнус!

Гнус, багровый от злобы и унижения, отшатнулся, что-то невнятно пробормотал; краска медленно, как-то по частям, словно искрошившаяся известка, сползала с его лица.

— Покажите, где я могу переночевать, — едва сдерживаясь, процедил Саруман: ему хотелось остаться наконец одному. Вмешиваться в своеобразные внутрисемейные отношения этих двоих у него уже не было ни сил, ни желания…

* * *

По другую сторону узкого коридора нашлась небольшая комнатка, захламленная всякой всячиной. Лампа, которую Саруман принес с собой, осветила стол под окном, низкую лавку, старую прялку, пахнущий прелью сундук в углу, лежанку, покрытую соломенным тюфяком — едва волшебник бросил на него свой плащ, как из-под тюфяка выскользнуло несколько крупных, исключительно волосатого вида длинноногих пауков и стремительно разбежалось по каким-то неприметным щелям между половицами.

— Прелестное общество, — задумчиво заметил Саруман самому себе. — Уютное, тихое и ненавязчивое…

Впрочем, спать он сегодня не собирался. Подошел к окну, поставил лампу на подоконник, чуть приоткрыл скрипучий ставень. Через несколько минут в горницу со двора впорхнул сгусток непроглядной черноты, опустился на стол, хрипло каркнул, широко раскинул и вновь сложил крылья.

— Ну, что? Сумерничаешь? — спросил Саруман без особого интереса.

— Угу, — пробормотал Гарх. — Ловлю мышей в конюшне…

— И много наловил?

— Не знаю, — скромно отозвался ворон. — Я не считал.

— Потому что считать было нечего. — Волшебник отдал Гарху прихваченный со стола кусок овсяной лепешки. — Где Бреор?

— Сказал, что вздремнет на сеновале, присмотрит за лошадьми. Рыжик и Старуха в стойле. Этот… Храп… их расседлал и овса задал. Он родом тоже откуда-то с Волда оказался, как и Бреор… они почти земляки, можно сказать. По такому случаю Храп хозяйскую кладовую опустошил, королевский ужин приволок, да еще и кувшин вина впридачу…

— Вот оно что…

Ворон склонил голову к плечу.

— Что-то меня одолевают дурные предчувствия… Кажется, этот Гнус — пройдоха и мерзавец еще тот. Ты не заметил?

Саруман хмыкнул.

— Этого трудно не заметить, знаешь ли. Но для скупщика и ростовщика подобная характеристика — не порок, а достоинство… Ладно, доберусь на обратном пути до Каменистой гряды — велю Астахару навести тут порядок.

— Ну-ну. — Острыми когтями разодрав лепешку на мелкие кусочки, Гарх клювом ловко подхватывал их со стола и торопливо глотал. — Как думаешь, где сейчас наши блудные голубки? Еще не добрались до эльфов, м-м?

— Надеюсь, нет. Полагаю, они сейчас где-то неподалеку от Делла — это городок в нижнем течении Лимлайт… Я там послал Гэндальфу письмецо по известному ему адресу, и, если он его еще не получил, то получит в ближайшее время. Но, если по милости этого старого дурня с Гэджем что-то случится…

— Надеешься договориться с ним о встрече?

— Именно.

Робкий, едва слышный стук раздался от порога. Долгие несколько секунд волшебник хотел затаиться и притвориться спящим, но стук повторился — тихий, упорный, настойчивый. Шепотом выбранившись, Саруман поднялся и распахнул дверь.

Это была Аласса.

Прежде, чем волшебник успел задать ей вопрос, она нервно огляделась — торопливо, украдкой, словно чего-то опасаясь; приложила палец к губам. Легкий шорох в дальнем конце коридора заставил её чуть ли не подпрыгнуть.

— Что случилось? — с усталым раздражением спросил Саруман. Он хотел сейчас лишь одного — чтобы все оставили его наконец в покое.

Аласса торопливо шмыгнула в комнату, порылась в недрах своего чудовищного передника, достала тряпичный узелок и выложила из него на стол две медные монеты.

— Великий Творец! — процедил Саруман. — Это еще зачем? Убери.

Аласса покачала головой. Всунула монеты волшебнику в ладонь, а потом вдруг схватила его за рукав и потащила к двери. Взгляд её был полон испуга, смятения, какого-то невысказанного внутреннего напряжения, безмолвной мольбы. Она вновь опасливо оглянулась в дальний конец коридора.

— Чего ты боишься? — спросил Саруман. — Этого чурбана Гнуса?

Алашка вздрогнула всем телом, взглянула на мага с отчаянием. Ах,