На протяжении всего курса химиотерапии Гриффит, казалось, не теряла позитивный настрой. Сбрив волосы, она устроила лабораторную вечеринку. Лауффенбургеру пришлось тяжелее. Для него было пыткой наблюдать, как жена страдает от нового врага после столь долгой борьбы со старым. Он «считал, что это ужасно».

Гриффит смотрела на все иначе. Она превратила проклятие в дар. «Это было ужасно, но в то же время и полезно – с научной точки зрения»[467], – говорит она.

* * *

Гриффит начала карьеру не в репродуктивной медицине, а в тканевой инженерии, рассматривающей такие органы, как печень и кости. Она была архитектором, ее материалы стали строительными кирпичиками жизни. Женщин в ее сфере работало мало, и она старалась не привлекать внимания к своей половой принадлежности. «Я бралась за любую работу, какую делали мужчины, – говорила она. – Мне никогда не приходило в голову заняться чем-то “подходящим” для женщины»[468].

Она росла бесстрашной девочкой-скаутом, лазала по деревьям в джорджийском Вальдосте. С юных лет родители внушали ей, что нет предела возможностям. Она бегала босиком по улице, лазала по деревьям и заработала черный пояс по карате. Когда ей было 16 лет, она заменила радиатор в семейной машине. «В семье не устанавливали никаких запретов на занятия ни для мальчиков, ни для девочек[469], – вспоминала ее младшая сестра Сьюзен Бертло. – У нас было много уверенности в себе, любви и свободы. Много свободы рисковать».

Но когда Гриффит достигла половой зрелости, тело стало мешать ей. У нее начались мучительные менструации, ее выворачивало наизнанку от рвоты, изводили колющие боли и обильные непрекращающиеся выделения. Когда ей было 13 лет, гинеколог прописал ей противозачаточные таблетки, что само по себе было вызывающе. «На Юге так не делали», – говорит она. Мать в растерянности давала ей джин.

Не в силах управлять тем, что происходит внутри ее тела, Гриффит сосредоточилась на том, что могла контролировать, – на изучении математики и строительства. Она поступила в Технологический институт Джорджии на отделение химического машиностроения. Но ее физиологические проблемы только усугублялись. Во время месячных она проваливала экзамены и шла в медпункт кампуса, чтобы ей сделали укол сильнодействующего обезболивающего. Однажды на уроке химии класс вдруг начал вращаться. Гриффит попыталась пойти домой, но где-то на грязной тропинке потеряла сознание. Один студент, в которого она была влюблена, нашел ее и повез домой. Она была так слаба, что не смогла открыть дверцу, и ее вырвало на заднее сиденье его машины.

К моменту поступления в Калифорнийский университет в Беркли для получения докторской степени в области химического машиностроения Гриффит разработала тщательно продуманную схему действий при менструации: надевала все черное, вставляла сразу три тампона максимального размера и глотала более тридцати таблеток обезболивающего в день. Однако большинство врачей интересовали не столько ее симптомы, сколько то, как ей удается принимать столько лекарств и не заработать боли в животе. Когда она обратилась к одному врачу-мужчине, он взглянул на ее стрижку пикси, сухощавое спортивное телосложение и поставил ей диагноз «отвергает свое женское начало»[470].

«Я чувствовала себя так, будто меня газлайтят», – говорит она.

Настоящий диагноз ей поставили случайно. Это был ноябрь 1988 года, она недавно переехала в Кембридж, чтобы закончить постдок в лаборатории тканевой инженерии Массачусетского технологического института и начать жить с первым мужем. После полугода разговоров с врачом о болях ей сделали УЗИ и обнаружили небольшую кисту на левом яичнике. Врач утверждал, будто вырезать ее – вопрос одного дня. Но очнулась Линда в женской больнице Бригэма в Бостоне только на следующий день. Она посмотрела вниз и увидела на животе ряд скоб, скрепляющих пятнадцатисантиметровый разрез.

Пока она пыталась прийти в себя, в палату вошел гинеколог, чтобы объяснить ситуацию. Муж уже сидел рядом с ней.

По словам врача, проблема была не в яичнике Гриффит, а в матке. У нее было хроническое заболевание – эндометриоз. Это распространенный недуг, поражающий до 10 % людей, у которых есть матка. Поскольку никто не относился к болям девушки достаточно серьезно и не осматривал ее, болезнь оказалась уже слишком запущена: яичники, мочевой пузырь и кишечник были склеены липкой пятнистой тканью, напоминавшей слизистую оболочку матки. Что смогли – вырезали, остальное прижгли. Большего врачи не могли сделать.

В голове Гриффит крутилась только одна мысль: она серьезно больна. «Когда мне сказали, что со мной что-то не так, это стало огромным облегчением», – говорит она.

Ее врач предложил два варианта. Первый – перейти на даназол, мощный стероид, который остановит выработку эстрогена в организме и приведет к временной менопаузе. Второй – забеременеть.

Она вспоминает, как ее тогдашний муж ответил за нее: «Мы выбираем ребенка».

Гриффит, хотя всегда хотела детей, предпочла даназол. Два года спустя она ушла от мужа и начала карьеру в тканевой инженерии, совершенно новой области, где можно было лепить органы из живых клеток. Она разработала искусственную печень, выясняя, как создавать полимерные каркасы в лабораторных условиях и заполнять их живыми кровеносными сосудами. В 1997 году она создала культовое существо под названием «ухо-мышь»[471], введя в каркас в форме человеческого уха хрящ из коровьего колена и вырастив его на спине лабораторной мыши[472]. Ее деятельность в лаборатории инженера-химика Массачусетского технологического института Роберта Лангера способствовала развитию инженерии тканей, благодаря которой сегодня миллионы людей с ожогами и другими травмами обеспечиваются искусственной кожей и органами. «Она опубликовала, я бы сказал, основополагающие статьи в этой области», – говорит Лангер.

Но Гриффит никогда не думала о том, чтобы применить свои навыки изготовления органов к матке. «По каким-то психологическим причинам мне не хотелось об этом думать, – говорит она. – Я прикидывалась, будто ничего этого нет».

Эндометриоз был ее бременем, работа – спасением, и они не должны были пересечься.

* * *

В 1980-х, когда Гриффит впервые поставили диагноз, в медицинских учебниках эндометриоз называли «болезнью карьеристок»[473]. Согласно одному исследованию, в котором изучались эти предубеждения, врачи стереотипно представляли больных «слишком худыми, чрезмерно тревожными, умными, перфекционистками, белыми, с высоким социальным и экономическим положением, 30–40 лет, с регулярными менструациями и овуляцией, постоянно откладывающими рождение детей»[474]. Медики обычно прописывали брак и беременность как лекарство[475], а аргументы состояли в том, что, поскольку женские гормоны могут провоцировать рост области поражения, подавление цикла способно избавить женщин от этой болезни. Хотя эта логика была полностью опровергнута, некоторые врачи и сегодня рекомендуют в качестве лечения беременность[476].

Если учесть, что эндометриоз рассматривался в основном как заболевание, лишающее